Почитаем!

Все обо всем
aleks0462
Сообщения: 22
Зарегистрирован: 25 окт 2016, 09:44
Откуда: Краснодар

Почитаем!

Сообщение aleks0462 » 28 окт 2016, 09:38

Пока сайт проходит стадию становления, зашедшие сюда случайно (или не случайно) охотники, могут почитать рассказы коллег по увлечению из разных уголков нашей необъятной Родины.


Д.Каширин.
Рэй

Всю ночь Михалычу снилась какая-то ерунда. Он елозил, переворачивался с боку на бок и под утро окончательно проснулся. Нашарив босыми ногами тапочки, старый егерь встал и, скрепя половицами, пошаркал на крыльцо перекурить.
Улица обняла предрассветной прохладой. На дворе стояла нетронутая тишь. Дом Михалыча был в деревне крайним, стоял на пригорке, окнами выходя на широкую пожню. Через её зелёную ширь, раскинувшуюся на километры, петляла змейкой небольшая речушка. Над водою клубился парок. Пахло утром и мокрой от росы травой. По безоблачному небу растекался нежной акварелью алый отблеск приближающейся зари. Вспугнув тишину, прокричал петух. Где-то внизу в пойме щёлкнул кнут и, звучно матерясь, пастухи погнали на выгон коров. Михалыч приподнял голову и посмотрел в крону старой раскидистой берёзы у избы. Монетки листиков дрожали под дыханием лёгкого, ровного ветерка. «Самое время сейчас пройтись по полям с собачкой», - невольно подумалось ему.
И проступило, как наяву, накатило забытое старое. Такое же тихое утро, и проснувшийся ветер еле слышно шелестит листвой на той же берёзе, только ростком она много поменьше. Михалыч, ещё молодой, пружинистым шагом спускается по угору к пойме. Подпоясан патронташем, потёртый кожаный ягдташ одет через плечо, в руках отцовская тозовка. Рядом у ноги послушно вышагивает курцхаар Рэй. Статный, поджарый, налитые мускулы переливаются узлами под крапчатой шкурой.
Двухмесячным щенком его Михалыч взял. Так, из прихоти, поддавшись уговорам. Соблазнил приятель, московский дачник. От суки его последний щен в помёте оставался. Отдал почти задаром. Помог натаскать, да больше, наверное, не кобеля, а самого Михалыча. Ведь хороших кровей легавая - её чуть подтолкни в нужном направлении, сама заработает. Тут главное - не навредить неумелыми командами, не сбить собаку с пути верного. Долго объяснял городской деревенскому, что к чему, как ведёт себя легавая в поле, где её похвалить надо, а где маленько подправить. Вник в конце концов Михалыч в азы легашачьей охоты и заболел ей, заболел крепко. Радуясь, как ребёнок, первой стойке своего питомца, глядя, как тот набирается сил и опыта, любовь к этой охоте росла и крепла в Михалаче вместе с его Рэем.
Косили в те времена много, и дупеля по пожням было в достатке. Каждый день пропадал в полях парень, натаскивал Рэя, шлифовал его мастерство. Кобель давно поднаторел в поиске куличков, да и чутьё у него оказалось отменным. Щёлкал дупельков одного за другим - стойка за стойкой. Почти без пропусков, пустырей и споров.
И вот позади каждодневные уроки-тренировки. Пришло время экзаменов - 25 июля. В предрассветной прохладе человек и собака, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, спускаются к пойме, спеша начать долгожданную охоту…
Рей почти не знал поводка. От рождения был у него один конек – редкая покладистость и преданность. По команде всегда послушно шёл рядом; оставленный без привязи у дверей продмага, смиренно ждал Михалыча, пока тот наболтается с молодой симпатичной продавщицей Катей. Даже когда парень шутки ради, клал ему на нос кусок сыра, приговаривая: «Нельзя!», Рэй покорно сидел столбиком, пуская из-под брылей на пол ниточку слюнки. Вот и сейчас, на краю так манящего простора пожни, пристально ожидая от хозяина малейшего знака, курцхаар проникновенно заглядывал ему в глаза, как бы спрашивая: “Ну что, можно?”.
А Михалыч, смакуя момент, не спешил. Переломил двустволку, достал из патронташа два папковых самокрута с «бекасинником» и вложил их в стволы. Прикрыв глаза от удовольствия, он вдохнул полной грудью свежий, влажный воздух просыпающейся поймы. Он разлился по телу томительной истомой, и Михалыч сам будто растворился в окружающей его красоте, на мгновение прочувствовав её каждой клеточкой своего тела: парящая теплом гладь реки, изогнутые ивовые кусты на её крутом берегу, склонившие ветви к самой воде, над которой носятся за мошкарой суетливые ласточки; кряква, кормящаяся в камышах, где так пахнет сыростью и ряской; бусинки росы, рассыпавшиеся по траве; запах сырой земли и листьев на деревьях; крик чайки высоко в небесах… Всё вокруг было близким и родным, знакомым с самого детства... Михалыч закрыл ружьё и негромко скомандовал собаке: «Ищи!».
Рэй только этого и ждал. Разжатой пружиной он сорвался в стремительный галоп. Курцхаар буквально летел над зеленым ковром покоса, отдавая себя всего безудержному бегу. Кофейная брылястая морда с белой проточеной между глаз растянулась в счастливой улыбке. Ровным челноком легавая ходко обыскивала луг, оставляя за собой темно-зеленый шлейф на мокрой от росы траве.
Вдруг кобель, словно спотыкнувшись о невидимую преграду, резко развернулся на ветер. Ухватившись высоко поднятым носом за струйку дурманящего запаха, он, осторожно переступая, будто на цыпочках, протянул метров семь и стал. Подрагивающий вначале, обрубок хвоста застыл поднятой вверх антеннкой, и легавая, вытянувшись стрелочкой, замерла в точёной стойке, приподняв переднюю лапу. Сердце Михалыча радостно ёкнуло и застрочило швейной машинкой. На ставших почему-то ватных ногах он поспешил подойти к курцхаару. Вот он рядом с ним. Рэй, замерев, не шелохнётся, сверля напряжённым взглядом, что-то скрытое среди зеленой сочной травы. Только лёгкая дрожь бьёт по его поджарым бокам. Дрожащими руками охотник взвёл курки и взял на изготовку ружьё, неожиданно ставшее невероятно тяжёлым.
В висках оглушительно стучала кровь, и собственный голос показался Михалычу каким-то далёким и чужим: «Вперёд!». Рэй спущенной с тетивы стрелой сделал пару стремительных прыжков. «Прр!» - резанул воздух тугой всполох меленьких крыльев. Из-под носа легавой взметнулся носатый куличок. Мелькнув серым с пестринами брюшком, птица медленно потянула над лугом, тяжело переваливаясь с боку на бок. Дупель!
Уставившись на кулика и не видя мушки, Михалыч выпалил наугад. Конечно, промахнулся. Торопливо добавил с левого ствола. Снова промах! Растерянный и опустошенный, он стоял посреди луга с опушенным ружьём, наблюдая, как дупелёк перемахнул через речку и, трепеща крылышками, сел у ракитового куста на той стороне. «Эх, мазила! Как же можно было так опростоволоситься!» - всё крутилось в голове заевшей пластинкой…
Из оцепенения его вывело тихое поскуливайте. Курцхаар, заискивающе виляя хвостом, с нетерпением ждал команды, чтобы продолжить охоту. Михалыч рассеянно махнул ему рукой, и кобель припустил по полю на резвом аллюре.
Не прошло и пяти минут, как его бег неожиданно оборвался, и Рэй с ходу стал. Стал коротко, присев на передние лапы и оттопырив вверх сигарку хвоста. Команда, короткий бросок, и, недовольно крякнув, из-за кочки выпорхнул ещё один дупель. На этот раз Михалыч, успокоившись, отпустил немного птицу и спокойно посадил её на мушку. Над утренней пожней громыхнул выстрел. Долгоносик послушно сложил крылья и пёстрым комочком повалился в отаву.
Рэй принёс битую птицу. Не жадничал, на жамкал. Подал аккуратно, бережно. Холодный собачий нос ткнулся в руку хозяина. Венчая успешную охоту, в ладонь Михалыча лёг увесистый, нагулявший жирка дупелёк. Эх, мал золотник, да так дорог!
Насмотревшись вдоволь на добытый трофей, Михалыч приторочил к ягдташу птицу и, вдруг растрогавшись, присел и обнял Рэя. Тот по-собачьи преданно заластился к хозяину, норовя лизнуть его в лицо и обдавая небритую щеку Михалыча частым, жарким дыханием. Так и просидел Михалыч на траве в обнимку с собакой минуть десять, говоря её что-то несвязанное, но очень-очень доброе. Сердце его переполняла безграничная радость,что редко бывает со взрослым человеком и запоминается надолго. Поднявшись наконец на ноги, Михалыч, абсолютно счастливый, подал знак Рэю. Курцхаар снова весело пустился в азартный поиск…
В то утро легавая была в ударе, радуя хозяина красивыми работами и скульптурными стойками. И не было в них ни одно изъяна, к которому мог бы прицепиться даже самый придирчивый зритель. Охотник и собака шли всё дальше и дальше через пойму, пока патронташ Михалыча не опустел. Жаркий блин солнца, пламенея, поднимался по небосклону. Утро переходило в день. Пришло время уходить. Но завтра они непременно сюда вернуться снова…
…Уголёк окурка обжёг пальцы, и старый егерь очнулся от воспоминаний. На востоке вставало солнце. В пойме внизу играла в его лучах жилка извивающейся речки. Разгулявшийся ветер ходил волнами по зеленому ковру поднявшейся отавы…
Давно уже ушёл в страну вечной охоты Рэй. Много у них было добрых, ярких охот, что память Михалыча теперь бережно хранит через годы. Другую легавую так и не смог он завести. Не манила его больше по утрам, поблескивая росой, широкая пойма. Ходил он туда теперича разве что за уткой, равнодушно провожая взглядом выпорхнувших из-под ног дупельков с бекасиками. Будто что-то надломилось, перегорело у него в душе. Ведь как можно найти замену тому, что бывает в жизни только раз? Не войдёшь в одну и ту же воду дважды… Новый щенок, его взросление и его первое поле – всё это будет только повторением пройдённого, давно пережитого. И за этим, новым, зыбкой тенью, бередя старую рану, будет проступать его Рэй, первый и неповторимый.
Дмитрий Каширин 15 ноября 2015 в 22:42[list=Всю ночь Михалычу снилась какая-то ерунда. Он елозил, переворачивался с боку на бок и под утро окончательно проснулся. Нашарив босыми ногами тапочки, старый егерь встал и, скрепя половицами, пошаркал на крыльцо перекурить.
Улица обняла предрассветной прохладой. На дворе стояла нетронутая тишь. Дом Михалыча был в деревне крайним, стоял на пригорке, окнами выходя на широкую пожню. Через её зелёную ширь, раскинувшуюся на километры, петляла змейкой небольшая речушка. Над водою клубился парок. Пахло утром и мокрой от росы травой. По безоблачному небу растекался нежной акварелью алый отблеск приближающейся зари. Вспугнув тишину, прокричал петух. Где-то внизу в пойме щёлкнул кнут и, звучно матерясь, пастухи погнали на выгон коров. Михалыч приподнял голову и посмотрел в крону старой раскидистой берёзы у избы. Монетки листиков дрожали под дыханием лёгкого, ровного ветерка. «Самое время сейчас пройтись по полям с собачкой», - невольно подумалось ему.
И проступило, как наяву, накатило забытое старое. Такое же тихое утро, и проснувшийся ветер еле слышно шелестит листвой на той же берёзе, только ростком она много поменьше. Михалыч, ещё молодой, пружинистым шагом спускается по угору к пойме. Подпоясан патронташем, потёртый кожаный ягдташ одет через плечо, в руках отцовская тозовка. Рядом у ноги послушно вышагивает курцхаар Рэй. Статный, поджарый, налитые мускулы переливаются узлами под крапчатой шкурой.
Двухмесячным щенком его Михалыч взял. Так, из прихоти, поддавшись уговорам. Соблазнил приятель, московский дачник. От суки его последний щен в помёте оставался. Отдал почти задаром. Помог натаскать, да больше, наверное, не кобеля, а самого Михалыча. Ведь хороших кровей легавая - её чуть подтолкни в нужном направлении, сама заработает. Тут главное - не навредить неумелыми командами, не сбить собаку с пути верного. Долго объяснял городской деревенскому, что к чему, как ведёт себя легавая в поле, где её похвалить надо, а где маленько подправить. Вник в конце концов Михалыч в азы легашачьей охоты и заболел ей, заболел крепко. Радуясь, как ребёнок, первой стойке своего питомца, глядя, как тот набирается сил и опыта, любовь к этой охоте росла и крепла в Михалаче вместе с его Рэем.
Косили в те времена много, и дупеля по пожням было в достатке. Каждый день пропадал в полях парень, натаскивал Рэя, шлифовал его мастерство. Кобель давно поднаторел в поиске куличков, да и чутьё у него оказалось отменным. Щёлкал дупельков одного за другим - стойка за стойкой. Почти без пропусков, пустырей и споров.
И вот позади каждодневные уроки-тренировки. Пришло время экзаменов - 25 июля. В предрассветной прохладе человек и собака, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, спускаются к пойме, спеша начать долгожданную охоту…
Рей почти не знал поводка. От рождения был у него один конек – редкая покладистость и преданность. По команде всегда послушно шёл рядом; оставленный без привязи у дверей продмага, смиренно ждал Михалыча, пока тот наболтается с молодой симпатичной продавщицей Катей. Даже когда парень шутки ради, клал ему на нос кусок сыра, приговаривая: «Нельзя!», Рэй покорно сидел столбиком, пуская из-под брылей на пол ниточку слюнки. Вот и сейчас, на краю так манящего простора пожни, пристально ожидая от хозяина малейшего знака, курцхаар проникновенно заглядывал ему в глаза, как бы спрашивая: “Ну что, можно?”.
А Михалыч, смакуя момент, не спешил. Переломил двустволку, достал из патронташа два папковых самокрута с «бекасинником» и вложил их в стволы. Прикрыв глаза от удовольствия, он вдохнул полной грудью свежий, влажный воздух просыпающейся поймы. Он разлился по телу томительной истомой, и Михалыч сам будто растворился в окружающей его красоте, на мгновение прочувствовав её каждой клеточкой своего тела: парящая теплом гладь реки, изогнутые ивовые кусты на её крутом берегу, склонившие ветви к самой воде, над которой носятся за мошкарой суетливые ласточки; кряква, кормящаяся в камышах, где так пахнет сыростью и ряской; бусинки росы, рассыпавшиеся по траве; запах сырой земли и листьев на деревьях; крик чайки высоко в небесах… Всё вокруг было близким и родным, знакомым с самого детства... Михалыч закрыл ружьё и негромко скомандовал собаке: «Ищи!».
Рэй только этого и ждал. Разжатой пружиной он сорвался в стремительный галоп. Курцхаар буквально летел над зеленым ковром покоса, отдавая себя всего безудержному бегу. Кофейная брылястая морда с белой проточеной между глаз растянулась в счастливой улыбке. Ровным челноком легавая ходко обыскивала луг, оставляя за собой темно-зеленый шлейф на мокрой от росы траве.
Вдруг кобель, словно спотыкнувшись о невидимую преграду, резко развернулся на ветер. Ухватившись высоко поднятым носом за струйку дурманящего запаха, он, осторожно переступая, будто на цыпочках, протянул метров семь и стал. Подрагивающий вначале, обрубок хвоста застыл поднятой вверх антеннкой, и легавая, вытянувшись стрелочкой, замерла в точёной стойке, приподняв переднюю лапу. Сердце Михалыча радостно ёкнуло и застрочило швейной машинкой. На ставших почему-то ватных ногах он поспешил подойти к курцхаару. Вот он рядом с ним. Рэй, замерев, не шелохнётся, сверля напряжённым взглядом, что-то скрытое среди зеленой сочной травы. Только лёгкая дрожь бьёт по его поджарым бокам. Дрожащими руками охотник взвёл курки и взял на изготовку ружьё, неожиданно ставшее невероятно тяжёлым.
В висках оглушительно стучала кровь, и собственный голос показался Михалычу каким-то далёким и чужим: «Вперёд!». Рэй спущенной с тетивы стрелой сделал пару стремительных прыжков. «Прр!» - резанул воздух тугой всполох меленьких крыльев. Из-под носа легавой взметнулся носатый куличок. Мелькнув серым с пестринами брюшком, птица медленно потянула над лугом, тяжело переваливаясь с боку на бок. Дупель!
Уставившись на кулика и не видя мушки, Михалыч выпалил наугад. Конечно, промахнулся. Торопливо добавил с левого ствола. Снова промах! Растерянный и опустошенный, он стоял посреди луга с опушенным ружьём, наблюдая, как дупелёк перемахнул через речку и, трепеща крылышками, сел у ракитового куста на той стороне. «Эх, мазила! Как же можно было так опростоволоситься!» - всё крутилось в голове заевшей пластинкой…
Из оцепенения его вывело тихое поскуливайте. Курцхаар, заискивающе виляя хвостом, с нетерпением ждал команды, чтобы продолжить охоту. Михалыч рассеянно махнул ему рукой, и кобель припустил по полю на резвом аллюре.
Не прошло и пяти минут, как его бег неожиданно оборвался, и Рэй с ходу стал. Стал коротко, присев на передние лапы и оттопырив вверх сигарку хвоста. Команда, короткий бросок, и, недовольно крякнув, из-за кочки выпорхнул ещё один дупель. На этот раз Михалыч, успокоившись, отпустил немного птицу и спокойно посадил её на мушку. Над утренней пожней громыхнул выстрел. Долгоносик послушно сложил крылья и пёстрым комочком повалился в отаву.
Рэй принёс битую птицу. Не жадничал, на жамкал. Подал аккуратно, бережно. Холодный собачий нос ткнулся в руку хозяина. Венчая успешную охоту, в ладонь Михалыча лёг увесистый, нагулявший жирка дупелёк. Эх, мал золотник, да так дорог!
Насмотревшись вдоволь на добытый трофей, Михалыч приторочил к ягдташу птицу и, вдруг растрогавшись, присел и обнял Рэя. Тот по-собачьи преданно заластился к хозяину, норовя лизнуть его в лицо и обдавая небритую щеку Михалыча частым, жарким дыханием. Так и просидел Михалыч на траве в обнимку с собакой минуть десять, говоря её что-то несвязанное, но очень-очень доброе. Сердце его переполняла безграничная радость,что редко бывает со взрослым человеком и запоминается надолго. Поднявшись наконец на ноги, Михалыч, абсолютно счастливый, подал знак Рэю. Курцхаар снова весело пустился в азартный поиск…
В то утро легавая была в ударе, радуя хозяина красивыми работами и скульптурными стойками. И не было в них ни одно изъяна, к которому мог бы прицепиться даже самый придирчивый зритель. Охотник и собака шли всё дальше и дальше через пойму, пока патронташ Михалыча не опустел. Жаркий блин солнца, пламенея, поднимался по небосклону. Утро переходило в день. Пришло время уходить. Но завтра они непременно сюда вернуться снова…
…Уголёк окурка обжёг пальцы, и старый егерь очнулся от воспоминаний. На востоке вставало солнце. В пойме внизу играла в его лучах жилка извивающейся речки. Разгулявшийся ветер ходил волнами по зеленому ковру поднявшейся отавы…
Давно уже ушёл в страну вечной охоты Рэй. Много у них было добрых, ярких охот, что память Михалыча теперь бережно хранит через годы. Другую легавую так и не смог он завести. Не манила его больше по утрам, поблескивая росой, широкая пойма. Ходил он туда теперича разве что за уткой, равнодушно провожая взглядом выпорхнувших из-под ног дупельков с бекасиками. Будто что-то надломилось, перегорело у него в душе. Ведь как можно найти замену тому, что бывает в жизни только раз? Не войдёшь в одну и ту же воду дважды… Новый щенок, его взросление и его первое поле – всё это будет только повторением пройдённого, давно пережитого. И за этим, новым, зыбкой тенью, бередя старую рану, будет проступать его Рэй, первый и неповторимый.

Дмитрий Каширин 15 ноября 2015 г.

Старый дом
Еле приметная дорожка справа в ельнике отвернула в сторону от наезженной пыльной гравийки. Полузаросшая, полузабытая, она долго петляла через чащу, словно вспоминая дорогу к дому.
И наконец, вспомнив, вывела к небольшой деревеньке в четыре дома, притулившейся на краю выкошенного светлого пригорка.
Жилой казалась только крайняя, почерневшая от дождей и времени, изба с ровно сложенной поленницей и опрятной лужайкой перед крыльцом. Остальные дома, покинуто утопая по окна в бурьяне, молчаливо смотрели на нагрянувших путников битыми глазницами окнами.
Я тормознул у крайнего и, сдав назад, давя разросшиеся лопухи, поставил машину у самого крыльца. Этот пятистенок казался самым захиревшим по сравнению со своими соседями-братьями. Настил веранды, не выдержав снегопадов, полностью обвалился, увлекая за собой вниз часть черепичной крыши. Опора, держащая русскую печку, выгнила, и та, валя прогнивший пол, тяжело рассыпалась кирпичом по всей избе. Суетливые сквозняки, завывая в углах хозяевами, шныряли там, где когда-то были тепло и уют. Поднявшийся по крышу березняк, наползший с примыкающего к деревне поля, крепко обхватил за завалинки старушку избу.
Я выпустил из машины поскуливающего курцхаара, достал патронташ и собрал ружье. Окинул еще раз взглядом разваливающийся дом и, не удержавшись, снова зашел в него. Что-то манило, притягивало меня в этой уходящей в небытие покосившейся махине, тянувшей за собой в землю и судьбы поколений, проживших здесь свой век. И, пока еще можно было прикоснуться к остаткам неистлевшей истории, я, осторожно ступая, шел через комнаты, дотрагиваясь рукой до опустевшего запылившегося серванта, мозайки потрескавшейся краски на кухонном столе, вороха тряпья на лавках. Выцветшая пачка писем на подоконнике, забытая цветастая кофточка на гвоздике, на прогнувшихся от сырости половицах пожелтевшая фотокарточка с двумя стариками.… Кто жил здесь, какие истории прячутся за этим подернутыми плесенью стенами?..
Пройдя через избу, я открыл скрипучую дверь в подворье. На еще сохранившемся деревянном настиле россыпью тускло блестели какие-то металлические шарики. Я наклонился и поднял один из них. Отливаясь свинцовым блеском, в мою ладонь легла увесистая дробинка. Первый номер или, может, «нулевка». Значит, хозяин этого дома тоже был охотником. Что же, брат-охотник, позволь мне пройтись тропами, что ты ходил…
С собакой мы быстро миновали мелятник на краю деревни и вывалили на небольшое вытянутое на полкилометра польцо, плотно поджатое с боков наступающим лесом. Вечерело, и ветер по обыкновению стих. Душисто пахло умытым ливнем разнотравьем. Тяжелые свинцово-синие тучи таяли вдалеке, и небо очистилось до нежно-голубого. Попрятавшись от непогоды, кузнечики тихо скрипели, настраиваясь на вечерний концерт.
Не особо надеясь на удачную охоту, я побрел кромкой поля, изредка посвистывая легавой и поправляя ее ход. Солнце, остыв, лениво падало к горизонту. В душе царили тишь и благодать.
Раскатав болотники, я шел и шел вперед, пожевывая попавшуюся под руку былинку и все думая о том доме и незнакомом охотнике, что бродил теми же местами, какими сейчас иду и я.
Исправно челноча в высоком травостое, Цунка вдруг осеклась и потянула в сторону. Азартно похрюкивая и мельтеша обрубком хвоста, она копнула носом на пригорке, там, где трава была пониже. Разобравшись в набродах, легавая прихватила верхом запах птицы и высоко подняв брылястую морду, уверенно повела к опушке леса. Переломив двустволку, я сбросил в карман «десятку» из стволов, сменив патроны на седьмой номер. Вижу, вижу по тебе, Цуна, что по тетеревам работаешь. Сейчас постреляем. Лишь бы не забрались они от дождя в лес, тогда толку будет мало. Но именно так и вышло. Настойчиво запищал бипер у кромки поля. Курцхаар, вытянувшись в струнку, стал у самого леса. Кусты и пышная листва осинника надежно закрывали притаившихся за ними птиц. Ни прогала, ни просвета. Но делать нечего — легавая свою работу исправно сделала, и надо закончить начатое. Команда — «вперед!», несколько метров острожной, нервной подводки. Полог леса взрывается грохотом поднявшегося разом на крыло выводка. Тревожное квохтанье тетерки, роняя капли дождя, по листве пробежала дрожь, и шумно замелькали среди деревьев большие пестрые птицы. Не удержавшись, палю навскидку в мелькнувший силуэт. В азарте даже не приметил, дурачина, кого бью-то, петушка или курочку? К счастью, обошлось, промазал. Вот бы была оказия сбить в этой неразберихе матуху. Легко испортить охоту одним выстрелом…
Дальше идем, вниз под горку. Польцо закачивается березовым перелеском. В старой лесовозной колее набралось дождевой воды, и кабан, разрыв глинистую почву, устроил в ней себе купалку. Судя по следу — хороший одинец. Торчит у всех на виду коренастый крепыш-подберезовик с бурой шляпкой. Листву кое-где уже тронула желтизна. Совсем скоро осень.
С перелеска набрели на большую лесную поляну. В середине заросший камышом пруд. Собаку к ноге, идем осторожно, выверяя каждый шаг. Воображение уже рисует стайку крякв, устроившихся на дневку в тихом месте. Вздрагиваю, как только хрустнет под ногами сухой багульник. Как бы не подшуметь… С колотящимся от волнения сердцем украдкой заглядываю за камыши. Но зеркальце пруда чисто и неподвижно. Послал Цунку проверить, та, чавкая в прибрежный грязи, исправно обошла прудок. Даже ни бекасика. Пустое место. И вся поляна такая же. Будто повымерло все. Вездесущие коростели и те куда-то запропастились…
Солнце уже коснулось деревьев. Повеяло долгожданной прохладой. Кузнечики, осмелев, громче застрекотали в траве. Ласточки вылетели на вечернюю охоту за мошкарой. В воздухе пахло отцветшим иван-чаем, увядающим бурьяном, тянуло с леса еловой свежестью.
Где-то далеко забрехали собаки. Мы двинулись в ту сторону и, спустя немного времени, вышли на уходящее в гору широкое поле, раскинувшееся на километры по склону. Очевидно, оно некогда было колхозным, но уже давно не засеивалось. Вдалеке белел развалившейся кладкой хлев, а за ним, в гуще крон, угадывались верхушки деревенских крыш. Невысокая пожухлая травка по всему полю не сулила хорошей охоты. И, глядя на разлившийся по вечернему небу золотистый закат, я уж думал повернуть назад к машине. Но за опушкой окаймляющего поле леса глаз заприметил какой-то просвет. Больше ради интереса я потопал посмотреть, что это маячит за ним. Вскоре вышел на тихую лесную полянку. Какой-то местный браконьер посеял в ее дальнем конце пятачок овса и сколотил между двух берез нехитрый лабаз. Почти с края поля Цуна кого-то причуяла и, протянув метров двадцать, застыла в стойке. С ружьем наготове я подошел вплотную к собаке. Выводок тетеревов, ладных, уже почти перелинявших в осеннее перо, шумно рванул в разные стороны из пестрого разнотравья. На этот раз время у меня было, и я удачно сбил дуплетом двух петушков. Собака исправно подала обоих...
В тот вечер на обратном пути нам снова улыбнулась удача. Еще пара чернышей, взятых с другого выводка, отправились в сетку моего ягдташа. Охотничья сумка, потяжелев, изрядно оттягивала плечо. Довольный, я шел пружинистым шагом, срезая через мелколесье угол к деревне.
За горизонтом догорала алыми отблесками заря. Небо налилось густой синью, и на нем зажглись первые звездочки. Ах, какая сегодня будет звездная ночь! Такие бывают лишь в августе. Полная луна, невероятно огромная, щербатая, нависла над лесом. Трепеща крылышками, в сумраке мелькали, гоняясь за крылатой мелюзгой, козодои. Потянуло ночным холодком. На поля ложился зыбкой дымкой туман. Все стихло в округе, только неугомонные кузнечики продолжали тренькать в высокой траве.
И как-то само собой, незаметно, наплыло ощущение полнейшего счастья. Душевного, среднерусского, немного печального. В нем было все: и красота уже начавшей увядать природы, и близость осени, деревья и поля вокруг, дом, полуразвалившийся, навеки опустевший, люди, жившие здесь, которых я никогда не знал, но сейчас, через эти луну и лес, чувствовал их, как родных. И тот незнакомый охотник, наверное, уже умерший, но снова оживший через меня, когда я, идя через эту красоту, почувствовал то же, что чувствовал и он когда-то.
…Рыкнул заведенный двигатель, в свете фар вспыхнули бликами окна старого дома. Вспыхнули на минуту и, как тронулась машина, погасли в окутавшей темноте. До свидания, дом, прощай, неизвестный охотник. Мы сюда еще обязательно вернемся…

Дмитрий Каширин 19 октября 2015 г.

_____________________________________________________

И. Алёхин
«Мои разговоры с собаками»


– На прогулку выходи! - говорю я, выходя рано утром во двор.
Из большой, вместительной будки показываются сразу две головы: маленькая лукавая, и большая прямодушная и заспанная. Собаки начинают юлить вокруг меня, как бы извиняясь за то, что проспали свою собачью службу и хозяин застал их врасплох. Путаются поводки и ошейники, но вот, наконец, мы выходим гулять в парк, который расположен совсем рядом.
Собаки тащат меня с такой силой, что впору возмущаться. Но я понимаю, что их тренированные частыми охотами мышцы требуют разминки и, скорее для порядка, одёргиваю их строгой командой - «Назад»!
Дратхаар Джек и Русский спаниель Боня. Такое нелепое сочетание сложилось не по моей воле, но я полюбил этот комичный «смычок», придающий необычный колорит каждой охоте.
Боня, он же Бонифаций, неохотно отзывается на свою вторую кличку, чего не скажешь о «немце», который одинаково реагирует и на Джек и на Джексон. Я думаю – всё дело в ударениях. В первом случае оно меняется с «е» на «а», во втором – ударение на букву «е» остаётся прежним.
Первые подозрения в недостатке ума у Бони по этому поводу оказались ошибочными, потому что во многих вопросах он оказывался даже более смышленым, чем его «старший брат». Это касается всех меркантильных вопросов бытия. В получении еды и ласок от хозяина, а также отлынивании от работы – Боня явный фаворит. Например, гладить я могу либо только Боню, либо обеих собак одновременно. Если начать ласкать Джексона, спаниель тут же устраивает истерику, выплясывая рядом и стараясь оттеснить дратхаара.
Здоровенному Джеку это совершенно безразлично, но моё сердце не выдерживает. Свободной рукой я начинаю гладить Боню, который мгновенно исполняет свой коронный номер: падает на спину, подняв лапы кверху, ибо его живот – это зона высшего наслаждения. При этом кобелек жмурится от удовольствия, не забывая косить черным глазом на «старшего брата». В этом взгляде одновременно и подхалимаж и нескрываемое чувство превосходства. Я говорю: « Ну какой же ты, Боня, все таки… Какой же ты…». Какой он именно, я в этом случае определить не могу.
Они очень разные, эти два охотничьих пса, сказать точнее – совершенно разные. Общее у них лишь то, что они оба «лохматые», и вислоухие. И еще – они оба страстные охотники. Когда я был молод, то легко мог бы поспорить с ними в этом последнем качестве, но теперь… Теперь я умиляюсь их охотничьему фанатизму, и понимаю, что собаки эти даны мне судьбой может быть для того, чтобы не давать успокаиваться моей душе под грузом прожитых лет, и по-прежнему ощущать себя тем молодым, беззаботным и азартным охотником.
Джек – очень крупный дратхаар, с классическими бородой, бровями и усами. У него вообще все «классическое» - и окрас, и жесткая шерсть, и желтые глаза с глубоко выраженным смыслом. В его взгляде смешались и преданность, и ум, задорность и угрюмость, и даже печаль…
Мне всегда казалось, что немецкие породы выведены не естественным отбором с закреплением полезных качеств, как это было у пород английских, а какой-то неведомой нам генной инженерией или чудовищным по гениальности инбридингом. Мне кажется, «немцы» имеют более ярких и талантливых представителей, но подвержены нестабильности и даже возможному распаду породы от незнания этих особенностей при её ведении. Отсюда, видимо, и печаль в глазах Джека…
Боня – мелкий Русский спаниель яркого черно-белого окраса. Он свободно может пробежать под брюхом стоящего Джека.
Шерсть у Бони мягкая, шелковистая, как будто специально предназначенная для сбора семян чертополоха и репейника. Я поначалу с ужасом представлял, чтО будет, когда он на охоте забежит в обычные заросли. «Боня, Боня…- говорил я задумчиво, почесывая кобельку живот, когда он в очередной раз грохался передо мной на спину. – Что же с тобою будет…»
Оказалось – ничего страшного. Клубки шерсти вместе с намертво завалявшимися в них репяхами я после первой же охоты радикально остриг ножницами. Боня потерял часть своего кудрявого шарма, но зато собирать репяхи стал значительно меньше. Относился он к процедуре вычесывания чрезвычайно спокойно и терпеливо.
- Ты молодец, Бонифаций – говорил я ему, орудуя расческой, - ты просто молодец.
Странно, но степенный и с виду угрюмый «немец» к этому процессу имел, наоборот, предосудительное отношение. Правда, репяхи цеплялись у него в более чувствительных местах – бороде возле губ. Закатывались они так, что у меня опускались руки при их вычесывании. Джек нередко взвизгивал во время экзекуции, и я недоумевал, почему он до сих пор не откусит мне кисть руки или хотя бы один отдельно взятый палец.
Я говорил ему:
- Ну, потерпи, Джексон, потерпи, друг. Сейчас вытащим этих ежиков, расчешем тебе бороду, и будешь ты красавец. Стой спокойно.
Дратх вздыхал, словно лошадь, выкатывал желтые глаза и иногда мотал головой, от чего едва не сбивал меня с табуретки.
При обработке противоклещевыми препаратами все получалось с точностью до наоборот. Джек просто стоял, уткнувшись мордой мне в колени, пока я распределял содержимое пипеток на его холке.
Боня перед обработкой почему-то испытывал панический ужас, и старался спрятаться, чаще всего – под машиной в гараже. Выманить его оттуда удавалось только элементарной подачкой.
Изловленного пса приходилось держать на коленях, и теперь он, притворяясь покорным, лежал абсолютно неподвижно. Однако, во время процедуры приходилось следить, чтобы при малейшей возможности он не рванул у меня из рук.
- Бонифаций, ну чего ты боишься? Ты же мой любимый, хороший песик. Неужели тебя каждый раз нужно волоком доставлять на такие процедуры? И я объяснял ему особенности пироплазмоза, дирофиляриоза…Впрочем говорить можно что угодно, лишь бы тон был ласковым.
Когда мы впервые отправились на охоту втроем – Джеку шел уже четвертый год, а Боня чуть не дотягивал до полугода. Я терзался сомнениями, не будут ли собаки мешать друг-другу? Ведь они такие разные! Можно сказать – абсолютно разные по манере и широте поиска, по реакции на затаившуюся дичь.
Дратхаар работает со стойкой, спаниель поднимает дичь сразу. Теоретически сводить этих собак на охоте вместе было бы не разумным. Боня мог запросто мешать Джеку делать стойку, а учитывая неугомонность этого маленького кобелька, охота вообще могла стать проблемной.
Зная очень неприятную особенность Джека работать по чистым местам на большом удалении от меня, я предполагал, что он увлечёт за собой и Боню, который должен быть буквально «подружейной» собакой.
Но что я мог поделать? Спаниель появился у нас в доме нежданно-негаданно, совершенно не запланировано, и так случилось, что всем пришлось просто смириться с его появлением. Домочадцы к Боне быстро привыкли, а экзальтированные соседские мамы даже начали приводить своих малолетних чад для общения с этим ласковым чудом.
Кобелек естественно остался у нас навсегда, и встал вопрос о его приобщении к охоте, поскольку держать на диване охотничью собаку я считал преступлением.
Философское «единство и борьба противоположностей» проявлялись во всём. Джек брал из рук какой-нибудь лакомый кусок медленно и аккуратно. Боня бросался на еду так, как - будто с рождения его не кормили. Однажды, слегка прикусив мне палец и получив за это подзатыльник, он, не переставая чавкать, даже не задумался, за что его любимый хозяин проявил к нему такую неблагосклонность.
- Ну что ты за человек такой, Бонифаций? – говорил я ему - Никакого у тебя воспитания. Ты что – самый голодный у нас? Посмотри, Джек сидит спокойно, и еду берет спокойно, и ест спокойно. А ты ведёшь себя некультурно и глотаешь, как удав… Ты жевать вообще умеешь?
Боня перебирал лапами, и преданно смотрел мне в глаза, разве что только не пожимая плечами: ну что, мол, поделаешь – такой вот я.
По-разному собаки вели себя и по приезду в угодья: стоило приоткрыть дверь багажника, как из - под неё вылетал Боня. На окрики он не обращал никакого внимания.
Джек же сидел в багажном отделении как сфинкс, ожидая, пока я застелю бампер краем плащ-палатки во избежание царапин от когтей, и дам ему команду «Вперёд»! Видимо, он воспринимал свой выход по ковровой дорожке, как должное.
- Вот смотри, паршивец – ласково говорил я, обращаясь к Боне, который с лаем носился вокруг машины, в полном восторге от того, что на мне была охотничья одежда. – Смотри, как ведет себя умная и воспитанная собака! А ведь я Джека этому не учил! Он сам постиг. А ты…Но «паршивец», не слушая, уже «метил» кусты поотдаль.
Усаживались в машину собаки тоже по-разному. Джек по команде мощным прыжком оказывался внутри и сразу замирал с гордо поднятой головой. Ему нравилось быть умной и строго воспитанной собакой. В такие моменты мне казалось, что, умей он говорить по-человечески, то запел бы «Deutschland, Deutschland uber Alles!»
Боня подбегал к машине слишком близко и прыгал через бампер кроссовера почему-то не прямо в багажное отделение, а наискось, точно так, как делают это прыгуны в высоту, разве что только не переворачиваясь через спину. Иногда разбега и толчка ему не хватало, и он соскальзывал с высокого бампера, сваливаясь на землю. При этом он страшно пугался своей неловкости, второй попытки делать ни за что не хотел, и в полном смятении забивался под машину. Приходилось доставать его оттуда и, как мягкую игрушку укладывать в багажник. В машине он, впрочем, тут же оживал, начинал носиться по багажному отделению и зачем-то рычать на Джека, который его совершенно не трогал, а только флегматично и с недоумением смотрел на проделки этого маленького бесноватого лицедея.
- Ну и паршивец же ты, Бонифаций… - со смехом говорил я, захлопывая дверь.
На первых охотах Боня практически не спускал глаз со своего опытного товарища, и старался не отставать. Рослый дратхаар легко махал через заросли ежевики, ломился в камышах и просто пронизывал кусты. Боня скоро терял его из вида, и ориентировался по слуху, благо треск от Джека стоял, словно от трактора. Однажды в большом мысу тростника на краю старого сада Боня умудрился потеряться и завыл протяжно и жалобно. На мой зов, правда, вылез довольно быстро, и радостно запрыгал вокруг нас Джеком. Он нисколько не признавал своей оплошности и всем своим существом уличал нас в игре с ним в прятки. Больше он не терялся никогда, потому что был от природы сметлив и осторожен.
_________________________________________________________
Последний раз редактировалось aleks0462 02 ноя 2016, 15:05, всего редактировалось 2 раза.

aleks0462
Сообщения: 22
Зарегистрирован: 25 окт 2016, 09:44
Откуда: Краснодар

Re: Почитаем!

Сообщение aleks0462 » 28 окт 2016, 09:50

ЗАВЬЯЛОВСКИЕ БЕСТИАРИИ٭
(Охотничьи рассказы)

Эпиграф: - Рассказывайте сказки!.. Кто же вам поверит, что ваши приключения - правда?
- А почему, собственно, им не быть правдой?
- Да потому уже, что это охотничьи рассказы.
В.Ветов, «Веселые охотники».


ПРЕДИСЛОВИЕ

А вам не приходилось задумываться над тем, сколько незаурядных рассказчиков попа-дается среди охотников? Да в редкой компании наших немвродов не отыщется хотя бы один Василий Тёркин! Многие охотники, если откровенно, и увлечением своим дорожат не в последнюю очередь за то, что оно даёт им возможность посидеть у костра в компании единомышленников, где хоть ненадолго забываются тяготы быта. Здесь можно «со вку-сом», не спеша прикурить от тлеющей головёшки, расслабиться, отдохнуть и душой и те-лом, а главное - послушать забавные охотничьи байки. Казалось бы, и в домашней обста-новке нередки застолья, изобилующие всякими там анекдотами «из жизни народа», но начни здесь разрабатывать «охотницкую тематику»... - выйдет как-то фальшиво и пресно. В домашних условиях естественней вести беседы о политике, деньгах, ну и, конечно, о женщинах. Да и нет, наверное, более благодарного слушателя, чем наш брат-охотник.
Приходится только удивляться: как при наличии стольких превосходных рассказчиков, «горохом» сыплющих потешными бывальщинами, в нашей литературе так мало весёлых озорных охотничьих произведений. Кажется, присядь с блокнотом в руках у любого охот-ничьего бивуака и наберёшь сюжетов на целую книжку, подобную «Ни пуха вам, ни пера» Остапа Вишни. И не надо (почти) ничего придумывать! Неиссякаемый родник народного юмора так и бьёт освежающим душу ключом... Или нашим писателям «про-заек-ам» как-то не попадаются компании, подобные Репинским «Запорожцам...» (тем, что пишут письмо турецкому султану)? Или, может, им кажется низменным «веселить толпу»? Но ведь, сколько уже можно клепать рассказы по набившей оскомину убогой схеме: «пришёл, увидел, ... подстрелил»! И почему сами умельцы устного творчества не обладают даром складно излагать на бумаге свои повествования?! Куда бы попал об-ласканный всеобщим вниманием юморист-сатирик Михаил Задорнов со своими (пусть не обижается), бывает, натянутыми, вымученными, понятными, может, только ему одному «остротами».
Такие вот мысли зачастую приходят ко мне, когда попадаю в весёлую охотничью ком-панию. Сам-то я чаще всего помалкиваю, не потому что не имеется у меня в запасе забав-ных и интересных историй, нет. Просто не умею вот так: красочно, «в лицах», с вырази-тельными жестами и мимикой, - как делает это Мишка Дудкин - наш местный весельчак и краснобай. Не дал мне бог таланта рассказчика-виртуоза, рассказчика-артиста. Косноязы-чен-с... Как-то я не выдержал: «Мишка, - говорю, - ну что ты свой талант в землю зарыва-ешь?! Возьми тетрадку и опиши то, что нам сейчас рассказал!» А он, вдруг серьёзно: «Слово - не воробей! Не так просто выпустить его, а затем снова поймать и запихать в «клетку» тетрадных страниц...» - Да, верно сказал!
Потому, извини меня, Благосклонный Читатель, за то, что я легкомысленно попробую взять на себя функцию «ловца» живого слова. И на сколько у меня удачно это получится - сам суди да, как говорится, не обессудь, коли не по нраву придётся тебе мой труд. Что ж, вольному - воля! А не угодно ли тогда самому попробовать, вот так «попахать пером»? - Семь потов сойдёт, пока получится хоть что-нибудь стоящее!..
Да что это я, собственно, накинулся на тебя «аки зверь»? Может тебе и понравится моя писанина, может даже ещё и похвалишь меня, грешного. Только заранее предупреждаю: за то, что здесь описываю, я ни какой ответственности не несу, так как сам ничего не приду-мываю, а подобно казахскому акыну, «чего вижу и слышу - о том и пою»! И вообще, веду своё повествование от имени одного из наших местных балагуров-остряков. Вот с него за всё и спрашивайте.
За сим: ни пуха Вам, ни пера!
КОТЛЯРОВ ЮРИЙ
٭Бестиарии – (от латинского bestia – бестия, зверь) гладиаторы, сражавшиеся на арене с ди-кими зверями
_____________________________________________________
КАК (не-) НАДО ПИСАТЬ ОХОТНИЧЬИ РАССКАЗЫ

Эпиграф: Ирония – моё копьё, мой щит,
Ирония – мой яд, моё лекарство…
Вл. Выходцев.

1.
Итак, вы – охотник (хотя, это не принципиально), и у вас возникла непреодолимая по-требность написать охотничий рассказ (это уже обязательное условие). Но писать рассказы (пусть даже и «охотницкие») – дело не лёгкое. А в наше стремительное быстротекущее время вам, как человеку, естественно, очень занятому, некогда терзаться муками творчест-ва и ждать, говоря словами О. Бендера, «когда вас окатит потный вал вдохновения». По этой объективной причине, я, как и вышеупомянутый великий комбинатор, также решил предложить к вашим услугам готовый рецепт, так сказать, технологический процесс созда-ния шедевров, претендующих на звание «классического» современного охотничьего рас-сказа. Для создания этой инструкции-самоучителя мне пришлось перелопатить горы лите-ратуры, специфичной по заданной теме; проделать за тебя, потенциальный писатель, всю рутинную макулатурную работу, чтобы выделить ту самую «панацею и квинтэссенцию», которую ты сейчас держишь в своих руках. И в отличие от того же великого комбинатора, сорвавшего, как известно, с писателя Ухудшанского «25 тугриков» за своё «Незаменимое пособие для сочинителей…», я, в свою очередь, не требую за свои титанические труды ни копейки. Почему? – А, потому что!
Пользуйтесь задарма…
Но, ближе к делу… начинаем заниматься, непосредственно, творчеством. На кого вы, прежде всего, желаете поохотиться на страницах своего рассказа? – Мой совет: лучше все-го изобразить весеннюю охоту на вальдшнепа, тетерева или глухаря. Опять спросите: по-чему? – Ладно, на сей раз уж отвечу; но впредь прошу мне более не задавать никаких наив-ных вопросов, а принимать всё «на веру», так как я для вашего же блага пекусь! Итак, по-ясняю. Дело в том, что последнее время среди писателей-охотников или, как я их называю: писателей-про-заек-ов (особенно, среди столичных), стало модно стряпать рассказы, где происходят охоты, как раз, на эти три вида дичи. Вальдшнеп, тетерев и глухарь в настоя-щее время являются теми «тремя китами», на которых покоится охотничий литературный жанр. А потому и нам с вами не след отступать от сиих укоренившихся канонов. И несмотря на то, что вышеуказанные виды дичи в последнее время на большей части нашей страны «днём с огнём» не сыщешь, и их впору уже заносить в Красную книгу, но… не будем заниматься ренегатством – это нам не к лицу!

2.
Рассказ нужно начинать с весны, обрушившейся, вдруг, на ваш город (а вы – горожа-нин, это непременное условие; и не спрашивайте: почему?). Значит, в воздухе «повеяло весною». Воробьи чирикают, голуби «поминаются», сосульки капают и срываются с крыш на головы неосторожных пешеходов, а вы – томитесь. Вы «физически ощущаете приближение весны» и у вас «в грудях» происходит волнение и даже истома («Я даже сна лишился, я тоскую…» и проч.). Вас всё тянет куда-то (а куда – мы знаем), но «обру-шившиеся дела», домочадцы, сослуживцы и даже соседи вас «не отпускают». И вообще, «окружающие вас не понимают». День ото дня ваше томление всё усиливается, и вы уже «не в силах сдерживать себя», а потому «в последний момент бросаете всех и вся», ре-шаете: «еду» и мчитесь, «сломя голову», на последнюю электричку под неодобрительные взгляды всё тех же домочадцев, сослуживцев и т. д. Вот «последняя электричка» уже уносит вас «в ночь». И вам наплевать на родных и близких, которые всё никак не могут понять, что в вашей груди, как в тех берёзах, «мелькающих в сумерках за стёклами вагонов» тоже бродят весенние соки… - А, каково?
Пока электричка уносит вас «всё дальше и дальше от пыльных бетонных джунглей», вы, как бы про между прочим, ненавязчиво «делитесь с читателем» своими познаниями о предстоящей охоте. Для её описания лучше всего использовать любой «Справочник охотника». Нужно лишь открыть его на необходимой странице и добросовестно перека-тать всё оттуда слово-в-слово. Будет хорошо, если вы подпустите побольше непонятных охотничьих терминов. Прибегните для этого к «Словарю охотника». Читателю нужно дать понять, что в охоте вы не новичок и в этом деле «волка съели». Термины ни в коем разе расшифровывать не надо. У читателя должно сложиться мнение, что вы с ним об-щаетесь «на равных» – ему это будет лестно. В крайнем случае, он и сам сможет прибег-нуть к услугам «Словаря…»
Как я уже говорил, ехать нужно «всю ночь», но лучше ещё дольше. И сойти на «пустын-ном полустанке» в полдень. Кстати, населённый пункт, к которому вы устремляетесь в своих охотничьих странствиях, должен носить волнующее кровь «берендеевское» на-звание. Какой-нибудь Ёрпинский Корёк или Урёмный Тритатуй (всякие там: Мыльниковы, Токарёвки или, хуже того, Заветы Ильича – не предлагать!). Если фантазии не хватает, то возьмите географический атлас, откройте, на выбор, Архангельскую, Вологодскую, Костромскую или Калининскую обл. – и берите, что понравится. Значит, вы высаживаетесь на полустанке, и тут оказывается, что до ваших Моховых Елбанов «дороги нету». Грязь, распутица, но главное – постперестроечное лихолетье напрочь от-резали от благ цивилизации милый вашему сердцу «уголок российской глубинки». Но вы принимаете этот вызов! И презрев все тяготы, решаетесь идти пешком, несмотря на подстерегающие вас коварные топи, хляби и непролазные колеи «глубиной по грудь». А идти требуется далеко, от 10 до 40 км (Более 40 км «шагать» не стоит – иначе будет пере-бор. Но и меньше 10 км – тоже не надо, иначе трудности могут показаться не шибко уж и «непреодолимыми». Короче, во всём нужна мера). Тут необходимо дать мизансцену до-роги: подтаявший, ноздреватый и грязный снег, лужи, разбитая колея, опять-таки, комья грязи, висящие «пудовыми гирями» на ногах, лывы… И в тоже время: грачи, подснежники, ожившие муравьиные кучи и прочие атрибуты «просыпающейся природы». А вы идёте и «предаётесь воспоминаниям»… или в такт шагов декламируете стихи. Здесь было бы весьма уместно «впендюрить» какие-нибудь стишки с природо-любовной лири-кой, типа:
«Снова подснежники…
Сколько былого, изжитого в этом!
Но вот посмотри:
Вальдшнеп летит опьянённый любовью –
Его… на рагу принесу я с зари».
Для цитирования подойдёт любой сборничек, лучше, малоизвестных поэтов.
В деревню вы приходите в «голубые сумерки» или, даже, ночью. Изба – конечная цель вашего марш-броска – обязательно крайняя. Подходя к «заветной калитке», вы запоздало «охвачены тревогой»: а как вас встренут после вашего отсутствия (от 3 до 10 лет)? Отво-ряете «покосившуюся скрипучую калитку», и на встречу вам «с радостным визгом» вылетает хозяйский пёс (с которым вы также, естественно, не виделись все эти годы). Пёс по своей породе может быть и «лохматым дворянином», но лучше, если это будет «осенистый выжлец» или, на худой конец, «остроухая лайка». Кличка – на ваше усмот-рение, только не перемудрите. Пёс-выжлец, само собой, «кидается на вашу грудь» и целует вас своим языком в щёки, нос и другие части тела (см. «Анатомический атлас»). Вы растроганы, вас «переполняют чувства». Тут же на пороге вы вспоминаете свои прежние охоты с этим «четвероногим другом». Для усиления эффекта можно подпустить и «слезу», но всё же лучше её приберечь для встречи с хозяевами. Это, конечно же, старик-охотник Кузьмич (Никифорыч, Пантелеевич…), с которым вы – как и с калиткой, и с выжлецом – не виделись всё тот же срок. Старик считает вас за родного сына (своих двух, трёх, четырёх… - одним словом – всех, у него «побило на войне»). И «каждую вёсну он со щемящей надеждой» ожидает вашего визита. Можно, хотя и не обязательно, запустить в рассказ и старуху со «сгорбленной годами и непосильными тяготами фигурой, выцветшими, а когда-то васильковыми глазами». – Это на любителя. Ваша встреча с престарелыми хозяевами должна быть воспроизведена в стиле популярной, некогда, песни: «Дорогие мои старики, дайте, я вас сейчас расцелую…» Затем следуют те самые слёзы радости, но лучше – раскаяния за то, что… и т.д.
Необходимо дать портрет старика. Обязательный набор: седой как лунь, суровое лицо, изборождённое морщинами, острый взгляд из-под нахмуренных косматых бровей (взгляд должен непременно «пронизывать насквозь»), натруженные узловатые руки и прочее. Же-лательно, чтобы он курил «крепкий самосад», от которого по избе распространяется «вкус-ный дух». Не возбраняется ему применять и другие, «магазинные», сорта табачных изде-лий из ассортимента, что подешевле: «Север», «Беломор», «Прима» и т.п. (Да, кстати, вам тоже надлежит постоянно делать «глубокие затяжки», но только уже сигаретами и класса не ниже «Стюардессы»). Старик – охотник-правдолюб, гроза волков и местных браконье-ров. Он должен рассказать вам, что раньше тяга (если охота предстоит на вальдшнепа), бы-ла «куда как погуще»; или токов (тетерев, глухарь) было столько, «аж гул по лесу стоял»! И что раньше «за вёсну» он брал с десяток глухарей и по три-четыре дюжины вальдшнепов (тетеревов). А нынче все тока поразбиты, но для вас у него один «припасён». Кстати, местные жители обязательно называют этих птиц на свой манер: вальдшнеп – слука, долгонос, калмыцкий глаз, вельша, сломка, цвиркун; тетерев – черныш, косец, косач, поляш, лесной петух; глухарь – мошник, моховик, старик и т.д.
Заполночь Кузьмич «кормит» вас воспоминаниями о прежних охотах, а потом… Тут мы имеем три варианта, в зависимости от того, на кого вы собрались поохотиться: на глухаря, вальдшнепа или тетерева. Давайте все эти три версии разработаем по порядку.
3.
Если у вас по замыслу глухариный ток, то, хочешь – не хочешь, но вы этой же ночью обязаны идти к нему и с Кузьмичём в проводниках. Иначе как в ночь, тут нельзя, потому что вам непременно нужно «поспеть на подслух». То есть посидеть на поваленном бурей «вековом дереве», «продрогнуть до костей», а затем, запалив костёр, варить «ароматную похлёбку» и слушать разглагольствования Кузьмича про всё те же прежние охоты (отсюда, видимо, и название: «подслух»).
На току, в предрассветной мгле, вы становитесь «совершенно беспомощны» и никак не можете «запеленговать» токующего глухаря («городская жизнь притупила слух»), и Кузь-мич подводит вас к нему, как поводырь слепого. Этого первого глухаря вы обязаны «под-шуметь» в тот самый момент, когда будете под «его» сосной. Кстати, дайте описание боло-та, на краю которого происходит ток: талая вода «пузырится», «кочки предательски ус-кользают из-под ног», невидимые ветки «больно стегают» по глазам, колдобины преграж-дают путь, и вы ежеминутно проваливаетесь в них «по пояс». И в то же время, под вашими каблуками, опять-таки «предательски» (весь лес должен быть наполнен «предательством») «сухим выстрелом» трещат сучки. Вроде бы и нонсенс: кругом сы-рость, а под ногами стоит хруст. Но так требует жанр, в противном случае – как вам ещё подшуметь первого глухаря?! Дать сцену: под ногой хрустнуло, вы застыли в неудобной позе, «с одной поднятой ногой и распростёртыми руками» – т.е. поза «ласточки». Боитесь шелохнуться… Ваши «члены немеют», а глухарь, оказавшийся совсем рядом – на нижней ветке – рассматривает вас почти в упор. Чтобы не вспугнуть его блеском своих глаз, вы «отводите свой взгляд». И тут глухарь, разглядев вашу фигуру, с шумом срывается с «насиженного сука» и, обдав вас ветром от своих крыльев, беспрепятственно улетает. Вы «зачарованно провожаете его глазами» и даже не делаете попытки стрельнуть ему во след (потому что в рассказах глухарей на токах влёт не стреляют. Только сидячих на ветках – такая, видимо, у писателей установка, и не нам с вами её нарушать). Вы в отчаянии «проклинаете себя за неосторожность»… - Дать побольше экспрессии и трагизма. Но «чу», - когда накал страстей достигает экстремальных величин, вы вдруг слышите песню другого мошника. И под эту песню начинаете к нему «подскакивать», делая «2-3 шага, когда он точит, и замирая на месте при его щёлканье».
Кстати, первый глухарь обязан быть молодым петушком, а его песня – «робкая и нере-шительная». А этот – матёрый и поёт самоотверженно, с яростью. Вы легко обнаруживаете его, открыто сидящего на самой большой сухой ветке (ещё лучше – на макушке) самой вы-сокой сосны. Дать описание: силуэт «чётко вырисовывается на фоне разгорающейся зари», голова запрокинута, крылья распущены, и он в исступлении точит, точит и точит… А вы, почти не таясь, «зачарованно любуетесь» на него. Тут необходимо, чтобы в вас начали бо-роться два чувства: добытчика и… непонятно – кого (название можете придумать сами). Важно, что он «не хочет и не может убивать эту прекрасную, величественную, благород-ную, реликтовую (на ваш выбор) дичь, являющуюся современником саблезубого тигра, пещерного медведя, мамонта. Итого, борьба в вас должна продолжаться не менее абзаца (глухарь подождёт). Но, всё же охотник в вас «берёт верх», и вы стреляете… Глухарь, «как подкошенный» рушится прямо к вам под ноги, сбив при падении до полутора кубов хвороста. И вот вы держите его в руках. Дать подробное описание его наружности, используя цветную иллюстрацию в охотн. журнале: красные брови, белый «костяной» клюв, иссиня-чёрные перья и т. д. Вас «распирает», солнце восходит, лес просыпается, птички щебечут, ручьи журчат… Откуда-то внезапно появляется ваш спутник Кузьмич. Следует поздравление «с полем». Вы пьёте «на крови». Кузьмич берёт из ваших рук «остывшего мошника» и прикидывает его вес. Он должен быть не менее 5 кг, на лучше вес давать в фунтах (скажем, 12-15). Обязательно, чтобы вес добычи читатель узнал не от вас, т.е. напрямую, а со слов другого охотника (Кузьмича) – этакого «нейтрального» и, значит, объективного свидетеля. Так вас никто не обвинит в недобросовестности. Кузьмич хвалит ваш трофей, говорит, что «раньше попадались весом и поболе – до двадцати фунтов, а это по нынешним меркам, почитай, с полпуда», и что «пару таких и до дому было не донесть». Попутно выясняется, что и он «не с пустыми руками» (вы даже и не слышали его выстрела). Но его добыча «на глазок» будет, конечно же, поменьше вашей. Вы счастливы…
После этого кратенько описать возвращение в стариковскую избу (проваливаться «по грудь» больше не надо). Затем: расставание, слёзы (их не жалеть, используйте весь остаток, т.к. они вам больше не понадобятся). Далее по программе идут клятвенные обещания, ти-па: «на следующий год – непременно»… и, кстати, привезти какое-нибудь редкое лекарст-во (название помудрёней поискать в «Фармацевтическом справочнике») для кого-нибудь из стариков, т.к. по ходу дела выясняется, что он (она) без тех таблеток «вот-вот сляжет».
…Город встречает вас с распростёртыми объятиями…
4.
Охота на вальдшнепа несколько отличается от глухариной. Если на глухаря вы охоти-тесь «на току», то удел вальдшнепа – это тяга. На тягу вы идёте вечером и обязательно один, т.к. «занемогший» Кузьмич не в силах вас сопровождать (не забыть, кстати, пообе-щать привезти в следующий раз лекарство – см. в «глухарях»). Добираетесь без приключе-ний до места, стоите на просеке, ждёте той самой тяги. И тем временем воспоминания должны «волной нахлынуть, вдруг, на вас». Вы вспоминаете «ярко и красочно» свою юность, первую любовь… Чувства вас «переполняют». Садится солнце. Восходит луна Лучше, если она – полная; можно, чтобы – «молодая»; но никак не на «ущербе» (этот тер-мин подходит для осенних видов охоты). Так, значит, луна у нас есть, а птиц нету, и вы уже начинаете думать, что вам «не суждено» увидеть их (проклятые браконьеры, оскудив-шие леса!). Но «чу», - издалека донеслось «хорканье» (не путать с харканьем)! Оно всё ближе и ближе. Птица ещё не видна, но по звуку вы чувствуете её приближение «всеми фибрами души». И вдруг вы увидели вальдшнепа, как он летит, «крылами луну перечерк-нув». Чувства вас переполняют. Вы, буквально задыхаетесь и … пропускаете дичь без вы-стрела (это обязательное условие. Не вздумайте хотя бы: стрельнуть, но дать промах!).
Да, ещё не забыть: когда вы стоите на просеке в ожидании, то «впитываете в себя звуки и запахи весеннего леса». Это вас пьянит (тут напустите побольше лирики, можно опять поэксплуатировать поэтов). Кстати, вы даже, возможно, вешаете своё ружьё, непременно стволами вниз (это очень аллегорично). В качестве «вешалки» используйте сук дерева, под которым стоите. Сей благородный порыв вы должны объяснить читателям тем, что ружьё – это «грубое механическое устройство умерщвления», кажется вам чуждым предметом в таком «девственном лесу» (подойдёт, так же слово «диссонанс», или там другое какое мудрёное словечко).
…Итак, с вальдшнепиной тяги вы уходите, обязательно, не произведя ни единого вы-стрела. По такому поводу вы можете прочитать лекцию, типа: «Наша охота – не расстрел беззащитной дичи, а благородное состязание, из которого охотник не так уж и часто выхо-дит победителем…». Но лучше будет и для вас, и для вашего рассказа, если вы после тяги, «опьянённый и переполненный…» сразу же направляетесь на железнодорожный полуста-нок (не известно, правда, – почему). И, наматывая в обратную сторону те же 10-40 км, вы беспрестанно, «во весь уснувший лес» опять декламируете стихи. Репертуар – на ваше ус-мотрение: от любовной лирики и вплоть до: «в глубине тайги, в глуши, на охоте, на привале я хотел бы умереть, чтоб меня не отыскали…»
…Город встречает вас с распростёртыми объятиями...
5.
На тетеревиный ток вы с Кузьмичём выходите из «уютного дома» под утро, но обяза-тельно затемно, «штоб вовремя поспеть к месту». Пока добираетесь (а до тока 1,5-2,5 км), Кузьмич рассказывает вам деревенские новости про местных охотников. Это, кстати, под-ходит и для «глухарей», только там идти требуется 5-8 км и по «мокрым местам», кое-где регулярно проваливаясь сквозь сугробы «по пояс» и выше в ледяную воду. Кстати сказать, при охоте на «глухарей» надо вообще не бояться почаще проваливаться, т.к. вы помните, что на месте «подслуха» вас всё равно «обогреет костёр» – этакий непременный атрибут только для глухариной охоты. Разводить его на тяге или, тем более, на тетеревином току, традиции охотничьих «классических» рассказов не позволяют. Поэтому путь к тетереви-ному току должен быть лёгок и без всяких неприятных сюрпризов в виде «водных проце-дур».
Так на чём мы остановились? Ах, да: значит, вы шагаете, и Кузьмич рассказывает вам новости: тот помер, этот спился, другой – занедужил и совсем забросил охоту. Причём, все «хорошие» охотники, как правило, мрут, недужат и т.д., а «плохие» – наоборот: «Чё ему изделается, живё-ё-т… Надысь тетёру (капалуху, утицу) с току (охоты) припёр. Нацепил её, сердешную, за шейку на пояс и прёт средь бела дня, не таясь, по улице. Совсем, ить, со-весть потерял!» И здесь ваш Кузьмич обязательно «с негодованием плюёт под ноги».
А вот и лужайка-токовище. Вокруг «белоствольные красавицы-берёзки» («как невес-ты…» и проч.), и около одной из них – шалаш. Он изготовлен для вас «с любовью и знани-ем дела». Требуется процитировать какое-либо стихотворение, например: «Шалаш забро-шенный я встретил на пути. Здесь мой ночлег, здесь я сложу поклажу…» Только не нужно называть автора. Пусть у читателей складывается мнение, что это – ваше…
В шалаше вы остаётесь один со своей «поклажей», т.к. Кузьмичу необходимо удалиться к другому шалашу на соседний ток («Помене этого – десятка полтора вылетают. Можа па-рочку заполюю, а боле мине и не надоть»). Ждёте, «переполняетесь» (см. «вальдшнепов»). Тут по замыслу необходима встреча с каким-нибудь видом (желательно: охотничьим) жи-вотного. Лисица или заяц, «наполовину потерявшие свой зимний наряд» – подойдут. Не-плохо, если к вам «в гости» заявится «сохатый» и будет без опаски подбирать веточки, ос-тавшиеся после постройки шалаша.
А можно ограничиться и лесной мышью (так даже выйдет «трогательнее»). Она, снача-ла, должна «пошебуршать» у ваших ног, а потом бесстрашно взобраться к вам на колени. Вы же, «порывшись в своих карманах», поднесёте ей какой-нибудь гостинец. Пусть это будут: семечки, сухая хлебная корочка, карамелька (кто-то одно, а не всё сразу). На худой конец, сгодятся табачные крошки. Мышь, по сценарию, обязана «без тени смущения», как должное принять угощение и, сидя на вашей «тёплой ладони», заняться своим завтраком, а затем и утренним туалетом… Ну, чё смеётесь?.. – И совсем не в том смысле, что вы поду-мали… Вы не смеяться должны, а «бояться неловким движением вспугнуть свою гостью». Члены у вас немеют и т.д. (см. «глухарей»). Но «чу», - «где-то прокричал куропач», и на ток упал первый черныш. Вы тут же поясняете читателям, что это, так называемый, «токовик» и его «нельзя бить, иначе ток распадётся…» и т.д. – на 5-8 предложений. Потом подваливают остальные, и весёлый турнир в вашем рассказе начался. Требуется представить 2-3 забавные сценки поединков (смело давайте волю своей фантазии). Сразу же стрелять в рассказе не надо. Во-первых, ведь вы пришли сюда «не за мясом»; а во-вторых, ещё не рассвело и потому трудно прицелиться наверняка (вдруг токовика зацепите!). Ну, а далее перед вами встают 2 (два) творческих пути:
1-й вариант. Насладившись картинами токующих птиц вдоволь и дождавшись, когда основная масса петушков разлетится (их у вас «разбирают» периодически подлетающие тетёрки), вы одним выстрелом убиваете двух (обязательно – двух!) дерущихся косачей. А далее см. описание глухариной охоты: описание дичи, поздравление, взвешивание «на ру-ках» (от трёх до пяти фунтов каждый), расспросы, типа: «А это, случаем не токовик?» За-тем следует возвращение домой по «накатанному» пути»…
2-й вариант. Он гораздо интересней. На вашем току неожиданно появляется «местный» браконьер (тот самый, по кличке «Васька – Рваная Ноздря, про которого вам час назад рас-сказывал Кузьмич). Он «предательски» стреляет в самую гущу токующих птиц и убивает (обязательно!) тетёрку и токовика… - Ток разбит! А вы гневно бичуете (на полстраницы – меньше никак нельзя) браконьерство вообще и конкретного браконьера – в частности. Тут опять на сцене, вдруг, возникает ваш Кузьмич, и вы совместными усилиями «обезврежи-ваете махрового браконьера». Дать нелицеприятный словесный портрет этой самой Нозд-ри: опухшая небритая харя, бегающие глазки-буркалы, в трясущихся губах – папиросина. И вообще, он весь трясётся: и губы, и «заскорузлые» загребущие руки, и даже вытекшая из «рваной ноздри» сопля. – Одним словом: жалкий и мерзкий тип! Вы с ружьём наперевес препроводите его… ну, известно - куда и сдаёте на руки в местные правоохранительные органы. Вас «переполняет чувство» глубокого удовлетворения от того, что «одной мразью на земле будет меньше ходить и поганить её». И на этой оптимистической ноте вы можете поставить жирную точку.
…Да, и чуть не забыл, что «город встречает вас с распростёртыми объятиями…».

Ю.Котляров
___________________________________________________

ГУСИНЫЕ СТРАДАНИЯ

Эпиграф: Дикий гусь не такая вещь, чтоб так легко его подстрелить. Дикий гусь - зверь очень мудрёный...
Остап Вишня, “Дикий гусь”.

“Ведь знал же, что этому прохиндею ни в чём нельзя доверять, и на тебе...” - у Виктора от возмущения не хватило слов, и он беспомощно махнул рукой. Мужики, сидевшие с ним в курилке, понимающе ухмылялись в ожидании рассказа об очередном похождении известного всему селу Кости Гриценко.
Костя, он же Костыль, - типичный образчик “ходячего анекдота”. Такие, как он, обяза-тельно есть по одному на каждое село. Первый деревенский ловелас, отчаянный враль, любитель выпить “на халяву”, мелкий браконьер и плут, почти постоянно выходящий су-хим изводы, - словом, сборник всех людских пороков средней тяжести. Ему многое про-щается за своеобразный талант постоянно попадать в комедийные истории, которыми так любят угощать публику наши записные балагуры, дополняя их каждый раз всё новыми комическими подробностями. Кличка Костыль, являясь производной от имени, в то же время удачно подходит к его высокой, поджарой и сутулой фигуре. А ещё он своими по-вадками и внешностью сильно смахивает на борзую. Да, кстати, Костыль и является вла-дельцем борзого кобеля, которого приватизировал где-то лет пять назад. С ним он зачас-тую браконьерничает, без излишней ружейной огласки, почти на всю гамму обитающей у нас охотничьей дичи: начиная от косули и кончая линными гусями. В силу своего само-бытного юмора кобелю он дал кличку Жилин. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, как этот своеобразный тандем кличут на деревне. Правильно: Жилин и Косты-лин! Об этой неразлучной парочке гуляет множество баек, но что следует признать: они, видимо, крепко привязаны друг к другу. Их увидишь вместе и на охоте, и на рыбалке, и на работе (Костыль кочегарит), и на гулянке. У Костыля имеется мотоцикл, его ровесник, марки ИЖ-49, с которым он, как и с Жилиным, не расстаётся ни днём, ни ночью, ни летом, ни зимой. Мотоцикл этот окрас имеет самый неопределённый, так как Костыль редкий год не перекрашивает его в новый цвет. Краска во многих местах облезла и облупилась, как штукатурка со старых фресок, обнажив под собой более древние слои и придав мотоциклу неповторимый колорит. Кроме того, ни одна из его лампочек не горит: ни фара, ни повороты, ни стоп-сигналы. Костыль, как он говорит, “экономит элек-тричество”. А тормозов нет и в помине. И надо видеть, с какой виртуозностью он обходится без этого немаловажного механизма. При необходимости в ход идут собственные пятки, затем, если это не помогает, водитель прибегает к помощи придорожной грязи погуще, пахоте, сугробам (зимой), деревянным заборам. В экстренных случаях годятся сенные скирды, навозные кучи и даже неглубокие водоёмы. Но об этом подробнее как-нибудь в следующий раз. А сейчас вернёмся к Виктору, тем более что он перевёл уже дух и готов продолжить своё повествование. Разговор в курилке идёт на ту единственно животрепещущую тему, что каждый раз обсасывается во всех деталях после первых сентябрьских выходных. Это - открытие осенней охоты.
“Ну, чё рассказывать? - Давить таких, как Костыль, надо, чтоб людям крови не порти-ли!.. Вы же знаете: купил я нынче зимой пятизарядку. Ружьё важное, харчистое, не то, что моя старая курковая пукалка. Ну и решил: чем на открытие ехать на уток худых, уж лучше гусей наваляю - с таким-то ружьищем! А то каждый год одно и то же. Как с пятницы всем шалманом выкатим на Широконькое, и давай наперегонки водку хлебать, будто слаще её и нет ничего на свете. До того зальёшься, что сам себя не помнишь. В воскресенье вечером очнёшься дома: ливер в пузе аж заходится от тряски, изо рта перегноем прёт, а башка гу-дит, как Царь-колокол… И не помнишь: где был, что пил, в кого стрелял, и кто тебя с по-ля битвы в таком бессознательном состоянии вынес и домой доставил. Да ещё баба тигрой рычит, радость отравляет. Всё, думаю, хватит! В этом году займусь делом, раз такие деньжища в ружьё вбухал, - почитай, что цельную корову! Да и патроны заводские нема-лого стоят. Это раньше в латунную гильзу зарядишь:
Порох дымный, дробь литая,
пыж - газета “Светлый путь”...
И палишь в белый свет, как в копеечку. А тут: как выстрел, так, всё одно, что булка хлеба в воздух улетела - не до озорства. Сказано - сделано. Накупил патронов с крупной дробью, десяток гусиных профилей из фанеры изготовил по чертежам, что в журнале отыскал. Вышли как живые!
Перед открытием, за две недели, как угорелый по полям мотался, гусей выискивал. Тут дома делов невпроворот, а я после работы - шасть на мотоцикл. Литовку в коляску - как будто по делу подался - и вперёд, по просёлкам придорожную пыль глотать. Ох, и пре-мудрые же бестии эти гуси. Вроде в одном месте их надыбаешь: ходют ... день ... другой... Ну, думаешь, мои, голубчики. - Дудки! На третий день приезжаешь, ждёшь как дурак, а их “Митькой звали”. И начинай всё по новой. Одного бензина спалил литров сто. У деда Хрячка за бутылку бинокль напрокат одолжил. Сказал ему, что тёлка потерялась, а с би-ноклем её, дескать, сподручнее по чужим табунам высматривать. Взялся по деревьям ла-зать - сверху обзор лучше. Посмотреть со стороны - ну, чистая обезьяна! Хорошо хоть ни-кто не прихватил за этим занятием - насмех подняли бы. Тут ещё наши колхознички вдруг поля вздумали убирать. И что обидно: куда только гусь на кормёжку нацелится, туда и они со своими комбайнами прут. Как навроде нигде больше хлеба необмолоченного не осталось. Хорошо хоть последнюю неделю дожди зарядили, - все валки промочило насквозь, - не то к открытию прибрали бы весь хлебушек. А главное - под валком от гусей удобно хорониться.
Ну, под конец выпас-таки табуняку. Не поверите: тыщи полторы, а то и две! И что интересно, я всё время их по просёлкам да по дальним клеткам выискивал, а эти в аккурат на поле у шоссейки навадились. Да вы его знаете: здоровенное такое поле, гектаров на двести, что напротив озера Мостового лежит. Как на Баево ехать, то справа Мостовое, а слева посерёдке поля - они. Ходят, жируют и на проезжие машины - ноль внимания. Распорядок дня их изучил досконально. Утром, чуть солнце краешек покажет (часиков около восьми), слышен гомон от озера. Первый табунок, голов в пятнадцать, всё поле облетит, обкружит и падает в самую середину, с полкилометра от дороги. Только эти угомонятся, следом, глядь, - остальные на дармовую жратву валят. Да так густо сыпят, всё небо как от мух в свинарнике. И уже без всякой опаски вкруг первых рассаживаются. Через пятнадцать минут все по местам: бродят по валкам, зёрна лущат и промеж себя переговариваются. А дозорные их стоят, вытянув шеи, по сторонам зыркают. Через пару часов как кто тех гусей пужанул: заголосят все разом и с разбегу вверх. Главное дело, над полем покружатся, наберут, как говорится, недосягаемую высоту, а потом уже на озеро, через дорогу. Вечером, часам к шести, являются по новой и улетают на воду затемно. И всё чинно-мирно, без драки-ругани, строго по графику - умные твари!
Радовался я своей находке, да, видно, сглазил. Приезжаю в пятницу после обеда, перед самым открытием, последний раз попасти “своих” и вижу: сбоку поля две легковушки жмутся. У меня аж всё внутри оборвалось. Ну, думаю, неужто конкуренция пожаловала? Подъезжаю к ним, здоровкаюсь: чё, мол, мужики, на урожайность нашу любуетесь? А они морды косоротят, мычат что-то невпопад. Глядь, а в машинах ружейные чехлы отдувают-ся, да патронташи пулемётными лентами змеятся. Точно, они - конкуренция. Делать нече-го: их шесть человек, но и поле большое - места всем хватит. Ну и иду на них с открытым забралом: что, мол, так-и-так, сам-де охотник, и гуси сюда ходят в изобилии, давайте их сообча, чтоб тихо-мирно, не мешая друг дружке. Смотрю, мужики как вроде оттаяли. По-знакомились, разговорились. Они, оказывается, городские. Утром приехали, чтоб на Мос-товом на уток поохотиться. И не успели распаковаться, как тут через их головы гусиные армады потянули и чуть не под носом расселись. А эти гусей до сих пор разве что на кар-тинках видели... Только гуси на воду убрались, городские - даже по стопке не опрокинули - на поле забрались. Бродят промеж валков, гусиные пёрушки в “гульбарий” собирают, помёт их, прости господи, в руках мнут, нюхают, чуть не на язык пробуют. А как гусей воевать, не знают. Ну, взял я руководство операцией в свои руки, проинструктировал их, что и как. Отогнали машины и мой мотоцикл к ихней базе. Там, конечно, обмыли это дело. Красота! Тут вскоре и гуси на ужин потянули. Летят, как ни в чём не бывало, по своим местам рассаживаются. Значит - нормалёк, городские их утром не вспугнули. Иначе только бы мы их и видели.
Сидим, на гусей поглядываем и между делом закусываем. Городские хоть по охотниц-кой части слабоваты, но насчёт выпить-закусить у них полный боекомплект, - молодцы! Костёр запалили, чего-то там варим-жарим, а главное - общаемся. Я им об нашей охоте по ушам шаркаю, надо же выпивку отрабатывать. А они слушают, аж слюни текут. Так до вечера время незаметно и пролетело. Чуть смеркалось, гуси своим порядком без паники убрались на ночёвку. Никто их не потревожил, значит, всё в порядке, утром здесь будут.
Распределил я своих стрельцов широким фронтом по всему гусиному пастбищу. Себе, конечно, лучшее место предоставил: в самом центре, чтоб весь гусь через меня заходил. Только взялись скрадки-окопчики копать, к краю поля какая-то легковушка подкатила, фарами замигала. Подходим, смотрю, а это колхозный агроном припёрся. “Ребята, - гово-рит, - вижу, вы на гусей наладились. Дело святое, а то они пол-урожая нам здесь вытра-вили. Только давайте договоримся, чтоб по полю на колёсах не мотаться. И не удумайте под валками ямы рыть. В прошлом году какие-то умники также здесь охотились. Мало то-го, что они патроны свои порастеряли, и те в молотилке взрываться начали, так ещё два комбайна в их “ямы ловчие” угодили - под валками-то ничего не видно. У одного подбор-щик завернуло, а другой на бок завалился, комбайнер чуть через стекло не вылетел, всю башку раскровянил”.
Делать нечего, лопаты побоку. Обошлись и так. Валки объёмистые, заберёшься под та-кой, как под одеяло, припушишь соломкой вокруг себя и распластаешься на спине, как камбала. Вроде терпимо. Одно плохо: от голой земли сыро, да сверху соломенная мякина на морду и за шиворот сыпет. Но не даром говорится, что охота пуще неволи. А тем более охота на гусей! Одним словом - благоустроились.
Только отъезжать, ёк-макарёк, где-то мотоцикл тарахтит, к нам правит. Главное дело, звук есть, а изображение отсутствует (то есть фара не светит). Я ещё городским говорю, что это либо какой-то дурак-самоубийца едет (ведь темно уже, хоть глаз коли), либо это наш Костыль жалует. Подъезжает ближе - точно он, со своим борзяком: Жилин и Косты-лин в полном составе. Оба мокрые и по самые уши тиной облеплены. Костыль здоровкается с нами, как приличный, за руки, а они у него в рыбьей чешуе. Жилин тут же крутится, и у него тоже чешуя, только на морде. Ясно: с рыбалки едут. Костыль, оказывается, на Мостовом сети ставил и гусей усёк, а теперь тоже желает на них поохотиться. И не успел явиться, как уже всю инициативу в лапы свои чешуистые гребёт. “Мужики, - говорит, - гусь не утка, он на кормёжку засветло летит, так что вставать рано нет смысла, а так, часикам к семи соберёмся, тут на месте и разберёмся: кто где, что и как”. Ну я, не будь дурак, ему для вида поддакиваю, мол, правильно гутаришь, как сказал - так и сделаем. А своим городским подмигиваю: дескать, не перечьте.
Костыль ещё немного глаза помозолил, видит, что не наливают, а ехать без света - до-рога долгая, да и улов надо определять. Попрощался до утра и укатил. Мы же вернулись на стан. Обогрелись, как следует. Я чуть было там не заночевал, да вовремя спохватился, что ружьё и все припасы дома оставлены. Надо ехать. Пообещал мужикам, что вернусь пораньше и их подниму...
Дома всё чин-чинарём: жена уже спит, зубами к стенке. Я её и тревожить не стал. Под-ремал пару часиков на кухне. Затем: патронташ - на пузо, ружьё - на шею, профиля - в ко-ляску и - “вперёд, заре на встречу”... Приехал, ещё пяти не было, растолкал городских. Машины трогать не стали, уж больно приметны. Я всех охотничков за два захода на своём драндулете перетаскал к полю. Благо, что не далеко. Затем мотоцикл свой запихал в копну, их там по краю много от обкосов осталось. Добрался к своему скрадку. Только расставил профиля, слышу - знакомый звук: Костыль пожаловал. Первым хотел быть, щучья морда (“часикам к семи соберёмся”). Как же, ищи дураков! Мотоцикл свой заглушил, смотрю, а он со своим кобелём прёт пешим строем прямо на меня. Я его ок-ликнул, чтобы зря взад-перёд ноги не бил. Заодно и другие голоса подали. Понял Костыль, что не вышла его уловка, все “ягодные места” уже заняты. Пометался-пометался, а больше, как на краю, мест подходящих нет. В соседнюю с моей копну загнал свой ИЖ-49, попутно используя её вместо тормоза, и сам тут же устроился. Слышу, голос подаёт: “Хлопцы, давайте договоримся: как первый табун пойдёт - мы его не трогаем, пропуска-ем, значит, пусть садится спокойно. А уж как остальные подвалят, напускаем поближе и бьём по ним из всех орудий”. Идея вроде правильная, без подвоха: первые садятся и иг-рают роль подсадных. Основная масса увидит, что всё тихо-мирно, и со спокойной совестью подвалит к ним. А уж тут мы... Короче, на том и согласились.
Лежим, ждём. У меня от волнения аж колотун по всему телу. Не знаю, куда и деть себя. Зарядил ружьё: первые патроны с дробью помельче - троечка, двоечка; последние два - с нулями. Клапаны на патронташе то расстегну, то застегну. Патроны с крупной дробью пересадил в гнёзда, что слева, подумал-подумал: вроде не так удобно, - вернул их обратно на правую сторону и пару штук в руке зажал на всякий случай. Одним словом: маята. Прикидываю, сколько смогу завалить. Меньше чем на пять штук и не согласен. Зря, что ли, столько канителился! В соседних скрадках, наверное, то же самое..
Понемногу начало сереть. От земли туман поднялся. И тихо-тихо. Затем откуда-то изда-ли ружейные раскаты донеслись - это кто-то по уткам охоту открыл. Но нас утки не калы-шат, мы - гусятники! И наш черёд ещё не настал.
Стало совсем светло, и тут донеслось долгожданное: “ га-га-га...” - Идут!!! Быстро ныря-ем под валки и - в позу камбалы. Костыль на краю поля материт своего неугомонного Жи-лина, гоняющегося за полёвками (жрал он их там, что ли?). Но вот и они в копне схорони-лись. Ждём-с. Гогот всё ближе и ближе... Тут и по вовсе сердце в груди бухает паровым молотом, руки трясутся, будто с перепою, а нервы натянулись струною и вот-вот готовы лопнуть со звоном. И в ушах в такт сердца: щас, щас, щас... Как сейчас вижу: вот он захо-дит, первый дозорный табунок. Я сквозь прорехи в соломе хорошо его рассмотрел. Низко-низко, метрах в пяти мимо меня прошли. Все пёрушки на них пересчитать можно было. От крыльев аж ветерок по стерне пробежал. Прошли те гуси мимо меня, мирно переговариваясь, и по дуге к городским потянули. Те ни гу-гу, слово держат. Сейчас, думаю, развернутся бумерангом и около моих профилей сядут. И вдруг, что такое: бах... бах!!! Поднимаю голову и вижу: табун в кучу скомкался и вверх; головной гусак турманом валит в Костылеву копну, а ещё один, подранок, развернулся и низом тянет в поле, но стороной от меня. А за ним Жилин на махах, со взбрёхами. Я ещё толком не сообразил, что к чему, а Костыль уже свою мотоциклетку заводит и прёт на ней по валкам наперерез летящему подранку. Сам что-то орёт благим матом кобелю, а тот своими взбрёхами, видимо, это гусю переводит. Тут Жилин нагнал и ухватил-таки подранка: пух как из подушки. К нему Костыль подкатил, спрыгнул на ходу, и давай они по стерне кататься, друг у дружки добычу рвать. Рёв, гам, матерки - не приведи господи! Мотоцикл его здесь же стоит, грохочет. Устроили такой бардак, словами не опишешь. А основные косяки уже от озера летят. Увидели, какой беспредел внизу творится, заголосили, ещё выше поднялись и всем табором полетели дальше, неведомо куда. Тут только и дошло до меня, какой фокус с нами этот подлец Костыль уделал. Вскочил я на ноги, кричу ему, кулаками машу. Он - ноль внимания, с кобелём сражается. Подхватился я и бегом к нему. Ну, думаю, охота пропала, так я его хоть голыми руками удушу. И кобель не спасёт, и суд меня оправдает. Смотрю, городские тоже повскакивали и бегом в его сторону правят с решительным видом. Сообразил-таки Костыль, что дело пахнет керосином. Отцепился от гуся и к своему мотоциклу. Вскочил на него верхом, газу - до отказу, скоростя - все сразу. Только его и видели. А следом Жилин чешет с трофеем в зубах, и ведь не отстаёт от хозяина, сукин сын!..
О дальнейшем и говорить не хочется. Короче, прибыл я домой только вечером и чуть тёплый. Даже профиля свои с поля не забрал (так до сих пор там, по-видимому, и стоят). Вот те и гуси. Одно хорошо: погулял на дармовщинку, ну и патроны целы остались - на зайцев к зиме сгодятся. Вчера Костыля встретил. “Что же ты, - говорю, - зараза, ....., над нами уделал! “Первых пропускаем, остальных напускаем”. А сам ..... ?!” А он мне в ответ ухмыляется: “Витёк, ну ты сам посуди, как же их пропускать, когда они тебе на мушку сигают? Пойдём, я лучше тебя гусятинкой, да под стопочку угощу”. Это ли не змий подколодный! Хотел я ему в ухо врезать, да злость уже прошла. Только сплюнул под ноги и пошёл ... к нему на гусятину - будь она неладная!..”

***
С того случая Виктора у нас на селе кличут Гусятником. Но он не в претензии, так как это не обидная кличка, а, скорее, охотничий титул. Да и вообще, нет тут у нас такой моды: на кого обиду таить. Народ у нас весёлый, незлопамятный. Хоть и любят иной раз позу-боскалить, но без злобы, по-доброму. Бывает, и сам объект очередного анекдота тут же си-дит и громче всех ржёт.
Добрый у нас народ. И места кругом благодатные. Что той дичи в угодьях, рыбы в ре-ках и озёрах, ягод и грибов в полях, лесах и берёзовых колках! Если кто заинтересовался - милости просим. Гостям мы всегда рады. Порыбачите на тихих рыбных плёсах, иску-паетесь на нашем Мостовом, понежитесь под солнцем на его песчаном пляже. Сходите за клубникой, костяникой, а то и грибов насбираете. Постоите на утиных перелётах или выберетесь на гусей с Виктором. Скучать не придётся. Познакомитесь с Жилиным и Костылиным. Узнаете об их новых похождениях, да и старые байки послушаете, - было бы желание, а от рассказчиков отбою нет.
А можно и просто так приехать, побродить по нашим просторам, порадоваться с нами на эту красоту. Её описать невозможно, её надо видеть. Приезжайте, не пожалеете!..

Ю.Котляров

aleks0462
Сообщения: 22
Зарегистрирован: 25 окт 2016, 09:44
Откуда: Краснодар

Re: Почитаем!

Сообщение aleks0462 » 28 окт 2016, 09:56

НА ЗАСИДКАХ

Эпиграф: Добывание зайцев на засидках - малодобычливый, но очень романтичный способ охоты ...
Из “Справочника охотника”.


1.
Не знаю где как, а у нас своеобразным охотничьим клубом является курилка. «Клуб» этот стихийно открывается там каждый понедельник в обеденный перерыв. На это время любители «забить козла» по-тихому убираются оттуда, без боя уступив свой плацдарм во-инственному племени следопытов и зверобоев. Заседания проходят бурно. Здесь нет фор-мализма и заорганизованности, столь свойственных всем официальным мероприятиям. Докладчиков на трибуну «за уши» вытягивать не приходится. Скорее наоборот, каждый желает принять участие в прениях, высказать всё, что на душе наболело. И зачастую слу-чается такое: в разных углах курилки одновременно выступают сразу несколько ораторов, объединив вокруг себя «кружки по интересу». А очередные «кандидаты на внимание» аж ногами сучат и, потеряв терпение, открывают свой фонтан красноречия в тайной надежде обрести благодарных слушателей уже по ходу повествования. Посмотришь со стороны: ну вылитый Гайд-парк , хотя нашему брату-охотнику это, скорее, напомнит тетеревиный ток.
Чего здесь только не услышишь! Каких знаний не почерпнёшь! У нас есть свои Саба-неевы, Аксаковы, Бутурлины, Блюмы-Шишкины и Мазоверы . Литературными персона-жами мы также щедро наделены. Имеется у нас и барон Мюнхгаузен - это наш Ванька Ки-тай-город, и дед Щукарь - Шурик Цапель. Не говоря уже о Василиях Тёркиных. Этих, как минимум, трое. Хотя, если по совести, лучший из них, конечно, Мишка Дудкин, он же Мишель Дудье, как его на французский лад переименовали наши доморощенные остряки за неугомонный темперамент и специфическую внешность: вылитый Луи де Фюнес сред-них лет! Он наш главный токовик, задающий тон всему благородному собранию…
Ну, Мишеля Дудье я вкратце вам представил, а поближе вы с ним ещё познакомитесь. Но вот почему, спрашивается, Ваньку Китай-город и Цапеля окрестили так, а не иначе? Тут всё и просто, и в то же время сложно. Прозвищами они, в первую очередь, обязаны своим фамилиям: Китай-город по паспорту Иван Китаёв, а Цапель - Александр Вайцель. Но, как говорится: «Фамилия - не главное, главное - чтобы человек был хороший”». И того Ваньку вполне бы могли наречь как-нибудь по другому (тем бы Мюнхгаузеном, например), если бы не примечательный штрих в его биографии: он в наше трудное время умудрился «нарожать» аж семерых детишек (во истину: семеро по лавкам!). А где, спрашивается, как не в Китае, проблемы деторождения так актуальны? С Цапелем и того проще: достаточно лишь взглянуть на его всю какую-то нескладную, сухопарую и голенастую фигуру, шею с выпирающим кадыком и длинный нос, на конце которого постоянно висит капля («крантик подтекает»).
Что ни говори, а правильно подметил Н.В.Гоголь про живой русский ум-самородок, который не лезет за словом в карман, и если влепит прозвище, «как пашпорт на вечную носку, ... одной чертой обрисован ты с ног до головы!» И сейчас, по прошествии полутора веков, этот талант российского мужика не был утрачен, а скорее наоборот, получил своё творческое развитие. Зачастую владельца того или иного прозвища под настоящей фами-лией знают разве что в отделе кадров. Поинтересуйтесь в обиходе: где живёт, скажем, Александр Васильевич Монькин? Вопрошаемый лишь плечами пожмёт - нет здесь таких. А спроси Сашку Агронома и тут же получишь не только точный адрес, но заодно всю исчерпывающую информацию и о нём самом, и о его семье, особенно по «материнской линии». Что интересно, с такой профессией у него и в роду-то никого не было, да и сам он - тракторист. А поди ж ты - Агроном! Это всё за то, что любит совать свой нос в чужие палисадники и давать бесплатные агротехнические советы (о коих его, зачастую, не просят, а иной раз взашей гонят). Что, где, как и когда сажать, поливать и собирать. Причём, у самого в огороде, акромя крапивы и лебеды, ничего не растёт, так как на себя у него времени не достаёт - необходимо постоянно нести свет агрономических знаний, что называется, «в люди»... Или вот Инженер Василий... хотя мы несколько отклонились от темы, и боюсь, что если ещё будем отвлекаться на разные мелочи, то никогда не дойдём до конца повествования. Тем более что и Сашка Агроном и Инженер Василий по охотничьей части - так себе, ниже среднего. То ли дело Костыль или Колян-Полумагнум... Ой, молчу, молчу. Не то у меня опять “хвост занесёт” неведомо куда. Как говорили древние: “Язык мой - враг мой”. Меня и так за мою, мягко скажем, словоохотливость, знаете как на деревне кличут?.. - А вот и не скажу! Вам же самим ни в жисть не догадаться. Пусть для вас это навсегда останется тайной, как и то прозвище, коим Плюшкина припечатал гоголевский мужик...
В прошлый понедельник на наших охотничьих посиделках происходил, как говорят в авиации, очередной “разбор полётов” минувшего открытия зимнего сезона, пришедше-гося как раз на октябрьские праздники. Страсти разгорелись нешуточные. “Ток” кипел с давно невиданной силой. Обеденный перерыв больше часа как закончился, но напрасно, обычно миролюбивая и покладистая, табельщица Людочка уже который раз грозно призывала народ разойтись по рабочим местам, запугивая крайними мерами дисциплинарного взыскания. Её никто “в упор не видел”. Как оказалось, почти половина вернулась “попом”. А ведь давно известно: чем хуже результат, тем больше разговору. Неистраченная в охотничьих баталиях эмоциональная энергия, в силу известного физиче-ского закона, искала выхода в уже мирное время... Наконец, проанализировав перипетии всех неудач и отбросив другие возможные версии, большинством голосов вынесли окончательный вердикт: два праздника сразу (имеются в виду октябрьские и само откры-тие)- это уже перебор. И количество выпитого неминуемо отразилось на качестве добы-того. Недаром известный охотничий писатель Остап Вишня предупреждал: “Идёшь на охоту, так заряжай хорошо ружьё и не заряжайся чересчур сам” .
После того как накал страстей заметно ослаб, Мишель Дудье, проявивший в тот день наибольшую активность, поведал оставшейся в курилке публике о том, как Костыль в очередной раз нагрел на открытии теперь уже станционных охотников (Это тема отдель-ного рассказа, и если будет желание - я вам его представлю в следующий раз). И вдруг без всякого перехода обратился к угрюмо усмехавшемуся и не проронившему за всё время ни единого слова Пашке Тигролову - крупному, но рыхлому мужику с перебитым (“боксёр-ским”) носом:
- Павел, князь ты мой прекрасный!
Что притих, как день ненастный,
опечалился чему?
И дальше прозой:
- Чего сидишь такой смурной, не похвалишься своими результатами?
А тот в ответ:
- И-и-и, милый, какая теперь у меня охота, так - одно название: совсем нынче обеднял здоровьишком-то. На утей ещё когда-никогда выбираюсь, а чтоб зайцев, как в прежние времена, погонять - ноги отстёгиваются, и задыхаюсь опять-таки при ходьбе... Раньше-то охоту на косых шибко уважал. И с подхода, и загоном, а самое милое - с гончаками. Быва-ло вот так же, на октябрьские выберешься следы раскручивать, кругом благодать: воздух такой чистый и прозрачный, ну прямо как “Столичная” барнаульского разлива; снежок под ногой, как огурчик малосольный, похрустывает. Одним словом - именины сердца! Вечерком обратно возвертаешься, умаешься, конечно, как собака. К калитке подходишь, и одна мысль в башке: в баньку и на боковую. Подвесишь в сенях русачка повыше, чтоб за ночь мыши не пообстригли, и в хату. А там: стол - полная чаша, и родственничков, чертей полосатых, столько нанесло, - яблоку не упасть; а по телеку “Ленин в Октябре” показывают. Словом, “есть у революции начало, нет у революции конца...” Теперь только одни воспоминания и остались. Видно, отвоевался с зайцами-то, полная выходит мне капитуляция...
- Ну, ты это зря перед ними белый флаг выбрасываешь. Ведь можно и так устроить, что не ты за ними, а они к тебе сами на мушку заявятся. Про ночную охоту на засидках что-нибудь слышал?
- Да слышать-то, конечно, слышал, но где здесь поблизости сенные скирды в полях найдёшь? Сейчас не то что сено, солому и ту с полей ещё до снега на колхозные сеновалы свозят, а у нас в посёлке их нет.
- Зато есть Свеклопункт, - тут же подхватил Мишель Дудье, - а свекла для зайца тоже, что морковка, только слаще и больше. Большому же куску, сам знаешь, и рот радуется. Короче, сейчас ночи лунные, вот и дуй, как стемнеет, на Свеклопункт. Он на краю села, за ним уже поля начинаются - зайцы просто обязаны на свекольный бурт наведываться. Да ты не сомневайся, потом мне ещё и “спасибо” скажешь!..
2.
...Что не говори, а за мою манеру повествования меня точно следовало бы хорошенько высечь! Скачу как сорока с пятого на десятое: то за одно ухвачусь, то за другое. А “гене-ральной линии”, как говорили наши “отцы народов”, у меня и с лупой не найдёшь. Не ли-ния, а пунктир какой-то, да ещё и с многоточиями. Посудите сами: ну ведь собрал здесь в кучу-малу, кажется, всех кого надо и не надо: начиная с Мишеля Дудье, Цапеля, Китай-города, и кончая Н.В.Гоголем. Сашку Агронома с Инженером Василием - и тех своим вниманием не обделил. А такую легендарную личность, как Пашка Тигролов, пропустил... Вот уж воистину: “Слона-то я и не приметил!” А ещё в писатели лезу!.. Так что, пока наш охотничий клуб закончил своё очередное заседание и распустился до следующего понедельника, дозвольте мне исправить свою досадную оплошность.
Итак, про Пашку Тигролова… Он появился в нашем селе несколько лет назад. А до это-го обитал в небольшой, на полсотни дворов, деревушке с красивым названием - Красный Урал. Да и сама деревушка была подстать своему названию. Стояла она на пригорке. Во-круг простирались хлебные поля, чередуясь с берёзовыми колками. А ниже прихотливо извивалась речка Кулунда, образуя своими бесчисленными плёсами, протоками и старицами рай земной для рыбы и всевозможной пернатой дичи. Жили здесь люди и радовались. С утра и до ночи трудились на своей земле-кормилице, а в свободное время, буде такое появлялось, и взрослые и ребятишки пропадали на Кулунде. Купались, рыбачили, охотились. Крепко держались корнями за свою малую родину. Но ... признали “наверху” Красный Урал неперспективной деревней и предложили её жителям переселиться в лучшие, так сказать, места - на центральную совхозную усадьбу. Красно-уральцы заупрямились: кому же охота вот так, с бухты-барахты, покидать своё “наси-женное место”?! “Сверху” пришла директива: закрыть единственный в деревне магазин. Местный люд покряхтел, но выстоял (тем более, что в том магазине акромя водки с солью да папирос со спичками и брать-то было нечего). И тогда отрубили электричество… Этого, уже привыкшие к благам цивилизации, люди вынести не смогли. Как и предвидели “сверху”, враз сорвались они с “неперспективного” места и ... поразбежались кто-куда. На центральную усадьбу перебрались только 2-3 семьи, не больше. Остальные: кто в райцентр, кто на станцию, а большинство - в город. Так и мыкаются там кой-как до сих пор. Поставили крест на деревенской жизни, но и “городскими” толком не стали.
Что и говорить, сколько таких Красных Уралов было “ликвидировано” по всей стране - сотни, ... нет, тысячи! Да и сейчас этот своеобразный геноцид продолжается, приняв не-сколько иные формы. А кому стало от этого лучше?
Лично мне единственная польза от этого видится в одном: в нашем селе объявился Пашка Тигролов! Хотя, в “тигролова” его перекрестили уже у нас. А у своих земляков, как я недавно выяснил, он именовался не иначе, как Пашка Бугай. И верно, вставь только кольцо в его перешибленный нос - получится вылитый колхозный бугай-производитель, правда, несколько потерявший свою спортивную форму. Широченная шея, такую раньше на Руси называли “выей”, подпирает большую кудлатую голову. Из-под вечно хмурого “набыченного” лба вас насквозь буравят налитые кровью глазки. Массивная нижняя че-люсть в постоянной работе - будто жвачку пережёвывает. А чего стоят его кулаки, каждый размером с футбольный мяч! Одного беглого взгляда на его недюжинную фигуру достаточно для того, чтобы понять, кто у них в деревне был “самый главный”. Хотя, впечатление несколько портят его заплывшие жирком формы и какой-то нездоровый цвет лица.
Зашёл я как-то к нему в кузню. Слово-за-слово, разговорились с ним про его житьё-бытьё:
- Ну и здоров же ты, Пашка! С такой репой, как у тебя, только на спортивном помосте выступать. От одного только вида тебя бы всего медалями пообвешали. Такой божий дар сгубил в глуши зазря!
А он:
- Да, что и говорить, действительно, в прежние молодые годы здоров был, как бычок-двулеток. Бывало, мешки центнеровые на тележку, словно мячики швырял. Какая где дра-ка-заваруха, я тут как тут - на передних рубежах. Одних только зубов столько в свою быт-ность навышибал, что мне наш районный зубопротезист, можно сказать, жизнью своей благополучной обязан. Почитай, вся мужская половина нашей округи через меня в его ру-ках перебывала!..
А если насчёт выпить, и тут противу меня редко кто устоять мог. Я вот недавно в ка-кой-то книжке интересный факт вычитал. Там один мужик похваляется, что он однажды на свои именины четверть вытрескал. Врать не буду, мне по стольку за раз “на грудь” принимать не приходилось. Да и не шибко-то у нас на задарма выпивкой потчуют. Но одно могу сказать твёрдо: покудова штук пять гранёных стаканов первача не заглочу, меня из-за стола не вышибешь. Была бы только закусь! Ни одна мало-мальская гулянка без меня не обходилась - на все здоровья хватало. Бывало, так упьёшься, что в той песне: ноги до дому донести не могут. Уткнёшься мордой в сугроб под чьим-нибудь забором и проваляешься так чуть не всю ночь. Под утро очнёшься, отряхнёшься, харю свою снежком оботрёшь и - как огурчик! Ни тебе кашля, ни простуды или другой какой болячки - ничего не приставало. Так вот на тебе. Только пятый десяток разменял и будто меня по пьянке подменили. Был мужик, а сделался инвалид. Сердце скрипит, давление скачет, печёнка пошаливает, требуха в хандре, а кости ревматизмом покрылись. Про одышку уже и не говорю. Словом, в какой орган пальцем ни ткни - ни одной здоровой жилочки не найдёшь. И с чего - в толк не возьму? Такая, видно мужицкая доля: работаем-то на износ. Не то, что бабы. У них какие заботы? - Ну, там бельишко постирать, пожрать изготовить, детишек нарожать да по хозяйству управиться - и всё! А мы - кормильцы, на нас вся ячейка общества содержится. Вот и сжигаем себя до времени без остатку. Ты погляди: по деревне из пенсионеров одни только бабки. Редко-редко где старика-мухомора увидишь. Да и то какой-нибудь бывший интеллигент: из врачей там или из учителей. А нашего брата-работягу среди пенсионеров и днём с огнём не сыщешь... Вот и не живу я теперь, а белый свет копчу. В мордобои, ни боже упаси, не встреваю. Меня нынче самого любой малец так отделать может, не то, что к зубопротезисту, к костоправу на приём записываться придётся. Выпивать тоже лишний раз остерегаюсь - врачи не рекомендуют. Да и прежнего куража от выпивки не получаю. Из всех радостей жизни разве, что одна утеха и осталась - охота...
Ну вот, теперь, когда и вы со мной прослушали эту своеобразную «песню варяжского гостя» в Пашкином исполнении, вам легко будет получить полное представление об его персоне. И я уже со спокойной совестью могу продолжить своё повествование.

3.
Через неделю, в нынешний понедельник, на очередном заседании нашего клуба, немно-го опоздав к началу, объявился Пашка Тигролов. Видок у него был ещё тот: одежда помя-тая, харя опухшая, голос сиплый, а в трясущихся руках чайник, с носиком которого он то и дело “целуется”. По всему видно, что человек переживает не самые лучшие мгновения своей жизни. Тут между Пашкой и Мишелем Дудье произошёл следующий диалог.
Мишка: “Откуда ты, прелестное дитя? Никак, с ночного бала-маскарада? Тебя и по сей час не узнаешь. А где же ваш смокинг и белые перчатки?”
Пашка: “Ох, погоди, дай дух перевести... Ну, насчёт перчаток ты загнул, а вот белый маскхалат у меня здесь с собой, в раздевалке лежит, и ружьё там же. Я ведь прямо с охоты и на работу. Почитай, две ночи не спамши. Так в раздевалке и отлёживался - меня мужики моим маскхалатом прикрыли, чуть обед не проспал”.
Мишка: “Что? Две ночи на охоте? Зайцев, поди, воз наколотил? Рассказывай толком, хватит тебе воду дудонить”.
Пашка: “ Нет, по совести говоря, зайцев я и в глаза не видел. Но охотой очень доволен, вот только башка раскалывается... Саня (это к Цапелю), будь другом, сгоняй в столовую за чайком (протягивает ему чайник). Кстати, Мишка, с меня бутылка... Да тише вы, дьяволы, не зудите, счас всё расскажу по порядку.
...Значит так. Послушал я в прошлый понедельник Мишкиного совета и решил: надо спытать, чем чёрт не шутит! В эту субботу, после баньки, засиделись мы с кумом до темна, побалакали о том, о сём. Кум - домой, а я на охоту засобирался. Оделся потепле: ну, там ватники, валенки, куфайка - всё как положено. Даже фонарик не забыл. Сверху маскхалат напялил. Ружьё в руки и подался. Пробирался до свекольника огородами, чтоб людей сво-им видом не смущать. Не то встренут в темноте, подумают ещё, что приведение, - греха не оберёшься.
На самом свекольнике походил вокруг бурта, поискал, где ловчее засидку устроить. Сперва пристроился в бурьяне у забора, что со стороны посёлка. Сидеть удобно, а обзор плохой: зайцы ведь не от домов набегут, а с поля, его же бурт загораживает. Перебрался на другую сторону - луна в морду слепит, и от бурта тень по земле, ничего не видно. Тут меня осенило: забрался на самый бурт - вот красота! Сверху обзор на все стороны, а снизу, от свеклы, тёплый дух идёт. Ташкент! Устроился поудобней, окопчик наверху сообразил и занял круговую оборону. Только я затих, слышу, у забора шорох какой-то подозритель-ный. “Во, - думаю, - началось. Если так дело дальше пойдёт, то и патронов не хватит”. Взвёл курки. Глядь-поглядь, - тьфу, нечистая сила, - это какой-то мужик в заборную дыру протиснулся, согнулся в три погибели и короткими перебежками в мою сторону. Я сперва-то подумал, что это ещё один бедолага на засидку явился. Хотел ему уже голос подать, смотрю, а он откеда-то мешок извлёк и давай в него свеклу набрасывать. Я сижу, жду, когда он его наполнит и скроется с глаз долой. Слышу, перестал вроде корнеплодами шуршать - значит сейчас уберётся. Нет, опять зашелестел: за второй мешок принялся. Ну, тут уже у меня всякое терпение лопнуло. “Счас, - думаю, - устрою тебе сцену: жадность фраера сгубила”. Достал потихоньку фонарик и полоснул по его фи-гуре пучком света... Я до этого считал, что ... как её?.. ага: телепортация только в кино бы-вает, а тут сам с таким явлением столкнулся. Главное дело, был человек, р-раз - и нет че-ловека: испарился, даже лица не успел рассмотреть. Лишь один мешок агромадный стоит и на боку у него красная метка... Ох, и смеялся же я! Наверное, на другом конце посёлка слышно было. Но смех смехом, а мешок этот как пуп на ровном месте. Эдак он мне всех косых пораспугает. Делать нечего, выбрался из засады, и волоком его в бурьяны, что у за-бора. Ещё подумал: “Как же этот бедолага собирался его на себе верхом тащить, мало того, второй набивать начал? Чё жадность с людьми-то делает!”
Только с мешком управился, только в засидке схоронился, ...ну ё-моё, ещё один люби-тель сладкой жизни прётся. Дождался я, когда он свою тару наполнит и, также над ним эксперимент с телепортацией произвёл. Получилось что надо... Короче говоря, через пару часов у меня, таким макаром, в бурьянах уже пять мешков отборной свеклы лежало. С шестым, правда, осечка вышла. Где-то около полуночи какая-то бабка на полусогнутых притрусила. Сделала “петлю” по периметру забора, затем: боком-боком, скидками и - к бурту (вот что значит сталинская закваска). Только она свою торбу набила, а тут и я с фо-нариком: картина Репина “Не ждали”. Ой, чё тут со старушенцией изделалось! Я уж испу-гался, что она от разрыву сердца преставится. Нет, крепенькая оказалась, да ещё какая крепенькая. Лишь взвизгнула по-заячьи, хвать свой мешок и в обнимку с ним к забору. В дыру не угадала, а прямо верхом через забор на другую сторону перемахнула. И мешок с собой. Вот и поди ж ты. Поглядишь на такую, - ну божий одуванчик, в чём душа теплится. Ей на нашем погосте, кажется, который год прогулы ставят. А она, гляди, какие акробати-ческие номера откалывает. Чистый цирк!.. Вот вы ржёте, а у меня через этих прохиндеев вся охота накрылась. Но слушайте дальше, я вам самого главного недорассказал…
После той бабки долго никого не было, я уж подрёмывать было начал. Вдруг где-то мо-тоцикл застрекотал. И слышно по звуку - приближается. Смотрю, а от весовой, через воро-та, к бурту кобель костылёвский чешет, следом сам Костыль, как всегда без света, на своём мотоцикле, и сзади арба телепается. Врезался с разгона в свеклу и двигатель заглушил. Кобель же его вокруг бегает, на все подозрительные места метки ставит. “Во, - думаю, - Костыль - это тебе не бабка, сталинизмом пришибленная. Этот - герой нашего времени: ни хрена не боится. Только на кой ляд он сюда припёрся? У него в хозяйстве ни свиньи, ни коровы. Одна собака да баба, что похуже любой собаки. - Кого же он свеклой кормить надумал?” Хотел было я рот открыть, а он меня уже сам окликает (вот чёрт лупатый, недаром он по ночам без света ездит): “Пашка, ты чего это там спрятался? Вылазь, не бойся. Это я, свой! Давай сюда, подсобишь мне мешки заполнять, а заодно и твои загрузим”. Выбрался я, уж в который раз, из своей засидки и к Костылю. Он со мной культурно так, за ручку, поздоровкался и тут же мешок пустой всучил: подержи, мол. Пока его мешки наполняли, я ему свои мытарства обсказывал. Костыль от смеха чуть по земле не катался. Потом отдышался и командует: “Тащи сюда свои трофеи, мы их в расход на пользу дела пустим. Я тут подряд взял: немощных старушек свеколкой обеспечиваю, а они меня за то своей продукцией благодарят. Хочешь, вступай ко мне в компаньоны, вдвоём веселей”. Ну, чего оставалось делать: сидеть здесь дальше - очевидно, что толку не будет, да и замёрз как цуцик. Побросали мы его и мои мешки в арбу. Кобеля в коляску посадили, я сзади устроился (мотоцикл аж захристел) и - малым ходом в Дубровку. Там у бабки Карпенчихи произвели бартер: мы ей - свеклу, она нам - трёхлитровую банку свекольного первача. Покидали пустые мешки в арбу и айда к себе, в родные пенаты. Чуть свет завалились на нейтральную территорию - к моему куму. Он мужик самостоятельный, в смысле холостой, и гостям всегда рад. Словом, “есть у революции начало, нет у революции конца”, - всё воскресенье гудели. А утром, смутно помню, они меня в арбу, как куль, бросили и, в каком виде был, сюда на работу доставили...”
После того как смеховые раскаты несколько поутихли, Мишель Дудье попросил слова: “Господа! Вношу предложение: за оборону свекольного бурта от мародёрствующих расхи-тителей государственной собственности - наградить Павла Петровича Титаренко, партийная кличка Пашка Тигролов, орденом Сутулова третьей степени! Кто - против?.. Кто - за?.. Единогласно!”
После этих слов он порылся в своих карманах, извлёк оттуда пригоршню болтов, тща-тельно отобрал самый новый. Продел его резьбой наружу в пуговичную петельку, что на уровне пупа у Пашкиной спецовки, и под одобрительный хохот присутствующих завернул сверху гайку. А когда жал ему руку, то как бы между прочим обронил: “Да, кстати, Пашка, ты верни мешок, ну тот, что с красной меткой. Мне чужого не надо, но от своего я никогда не откажусь...”

Ю.Котляров
_____________________________________________________

Светлой памяти Елены Журавлёвой посвящаю…

НА ЗАСИДКАХ – 2 или "По чужим монастырям"

Эпиграф: Начинается охотничий сезон. То-то опять брехни всякой будет!
В.Стародумов.


1.
Моему Благосклонному Читателю уже кое-что известно о нашей местной достопримечательности - Косте Гриценко, по прозвищу Костыль. Я как-то представлял и его самого, и имеющуюся у него частную собственность: борзого кобеля по кличке Жилин и мотоцикл марки ИЖ-49. И вот теперь снова рискну обратиться к этой весьма колорит-ной фигуре, с тем, чтобы в более развёрнутом виде представить вам другие грани этого своеобразного украшения нашего села.
Дать однозначную оценку его характеру весьма затруднительно. На первый взгляд, он производит впечатление простоватого и немногословного флегматика. Но под этим показным простодушием скрывается хитрый и, я бы сказал, изворотливый тип, обладающий своеобразным чувством юмора.
Внешность у него самая карикатурная: несмотря на чуть ли не саженный рост, весит он не многим более трёх пудов, да и то в одежде. Глядя на его утлые конечности, просто диву даёшься: и как это они не переломятся, подобно спичкам, от тех жизненных пере-грузок, коим постоянно подвергается их владелец? Какова его шевелюра, и есть ли она вообще, - этого, пожалуй, никто вам наверняка не скажет по причине того, что он круг-лый год носит на голове ушанку. Сшита она из меха неизвестного современной науке зверя: какая-то помесь полосатой гиены и задней части павиана. Впрочем, сам Костыль с гордостью именует это “пыжиком”. Из под известной теперь и вам ушанки выглядывает маленькое, сухонькое, какое-то “птичье” личико, нижняя часть которого покрыта скудной растительностью, проступающей пегими кустами. Всё оттого, что Костылева жена регулярно устраивает там “прополку”, ввиду какой-нибудь очередной его провинности.
Раз уж я упомянул его жену, то не грех и о ней рассказать по подробней. Она является полной противоположностью своего “дрожа(й)щего” супруга. Представьте себе несколько закормленную таксу рыжей масти: маленькая, толстенькая и на кривоватых ножках. При-бавьте к этому ядовитый скандальный характер, который также свойственен вышеупомя-нутой породе и, - портрет готов! Злые языки нарекли её Каштанкой. Но назвать её так в лицо - не родился ещё такой герой. Мужика своего она “поедом ест”, и надо быть Косты-лем, чтобы так стоически и даже как-то пренебрежительно переносить её бесконечные, говоря языком специалистов-норников, “хватки”. А впрочем, он и дома-то бывает нечасто. Наверное, потому что Каштанка, подобно всё той же дипломированной таксе, сразу выставляет своего “понорившегося” супруга...
Одним из самых больших увлечений Костыля является охота. Она у него на втором мес-те, сразу после главного деревенского хобби: “игры в литробол”. Охотится он с одинако-вым азартом на всё то, на что только можно охотиться, и всеми мыслимыми и немысли-мыми способами и орудиями. Причём, вся охота у него осуществляется под девизом: “Максимум эффективности при минимуме затрат”. Он, например, за всю свою бытность не истратил ни копейки на приобретение боеприпасов, так как безвозмездно занимает всё необходимое у коллег по увлечению. У одного “нашкуляет” десятка два капсюлей, у другого - “жменю” пороха. А чего стоит его необычайное чутьё на то, кто-где льёт дробь1! (Кстати, такое же чутьё у него и на выпивку.) Только лишь мужики скучкуются за сараями с дроболейкой, не успеют ещё и паяльные лампы разжечь, Костыль уже тут как тут - “падает к ним на хвост”. Хлопочет, даёт дельные советы, ныряет рукой в ведро за готовой продукцией, придирчиво её рассматривает, пробует на зуб... Глядишь, а он уже тут самый главный! Командует. Одному: “Прибавь огня”, другому: “Долей воды”, третьему: “Подбрось свинцу”. Следующего по счёту командирует “в шинок за обмывкой, штоб дробь круглей лилась”. Ну, мужики, делать нечего, и делятся с ним: отдают ему весь литейный брак. “Лепёшки”, “огурцы”, с хвостами, со свищами, а также нестандартные по размерам - от “мышиного глазу” и до “фасоли” включительно. Но Костыль не в претензии. Во-первых, “дарёному коню в зубы не заглядывают”; а во-вторых, этой своеобразной “шрапнелью” он небезуспешно отстреливает всё подряд без разбору: от перепёлки и до косули. “Шрапнель”, вылетая из стволов его ружья, производит такой ужасающей силы свист и вой, похожий на звук падающей авиационной бомбы, что у новичков, впервые попавших с Костылём на совместную охоту, аж кровь в жилах стынет, и волосы дыбом встают...
Да, чуть ещё не забыл упомянуть, что вместо пыжей Костыль использует древесные опилки. По этой причине он, после нескольких ружейных салютов, с ног и до ушанки по-крывается “перхотью”.
Но чаще всего Костыль “одалживается” уже снаряженными патронами. Для этого у него отлажена своеобразная беспроигрышная тактика. Вылавливает он, скажем, очередную жертву и под большим секретом сообщает ей, что, например, нашёл такое озе-ро, где “ тех уток как грязи: ногой ступить некуда!” Ну, у “жертвы”, естественно, глаза загораются “галогенками”, и она вьюном перед Костылем вьётся, чтобы тот “показал ме-сто”. А Костыль: “ Я бы рад, мине и самому ещё раз туда выбраться охота, дык у мине патронов нема, - все там пораспулял. Виданное ли дело: два десятка крякашей за зорю взял, а мог бы и больше, если бы...” и т.д. И всё! “Жертва” сама, как говорится, “на блю-дечке с голубой каёмочкой” тащит искусителю два-три десятка патронов, считая при этом себя самой хитрой на свете. Костыль не гордый: от подачек не отказывается. А дальше уже, как правило, на поверку оказывается, что “та утка как в воду канула, а ведь ещё вчера...” и т.д.
Но и некоторые “жертвы”, особенно из числа “бывших в употреблении”, перед Косты-лем в долгу не остаются. Бывает, что подсовывают ему такие “снаряды”, на какие только способна уже их фантазия. Самая невинная шалость, когда в гильзу вставляется пустой капсюль, или нет пороха, или вместо дроби засыпают либо соль, либо горох. Здесь с осо-бой, я бы сказал, иезуитской изощрённостью действует Мишель Дудье. Но и того понять можно: Костыль - его ближайший сосед, в связи с чем домогается до Мишеля чаще всего. И потому у последнего про запас всегда имеются “спецпатроны под Костыля”. Любые на выбор: с двойным зарядом пороха; с дробью, пересыпанной “для кучности” красным мо-лотым перцем; ну и с другими, тому подобными сюрпризами. В последнее время, если Костылю, “куды деваться”, приходится пулять “Мишкиными шутихами”, то он сначала крестится свободной левой рукой, затем по-черепашьи втягивает голову в плечи по самую ушанку и закрывает оба глаза. А после выстрела тщательно осматривает своё ружьё. И то-му есть особая причина!
Пару лет назад Мишелевой компании удалось каким-то чудом добыть лицензию на от-стрел косули (или “козы”, как говорят у нас). Костыль, естественно, затесался к ним: “Знаю верное место, иде этих коз, как грязи...” Дошло до дела, он, обычная история свои патроны “дома позабыл”. Ну, Мишель и дал ему пару штук из своих запасов. Костыль, уже наученный горьким опытом, взял их с опаской, словно ампулы с цианистым калием. Но тот его успокоил: “ Бери, не сомневайся. Они у меня пулями Майера заряжены. Это такие: с дыркой посередке, а в ней резьба, - чтобы от воздуха закручивались - для точности боя”. И надо же тому случиться: выскочил козёл ни на кого другого, как на Костыля! Тот “вдарил” по нему и уложил наповал. Все сбежались к трофею, радуются, Костыля поздравляют. И тут кто-то говорит: “ Костя, а чего это у тебя один ствол как торцовый гаечный ключ?” Он глянул и аж побелел. Действительно, правый ствол, из которого только что стрелял, в чоке принял форму шестигранника - хоть болты им закручивай! Тут же вытащил из левого ствола оставшийся патрон, расковырял его, а там: обыкновенная гайка “на семнадцать”. - Вот те и пуля Майера! Во истину, “с дыркой посерёдке, а в ней резьба!” С нашим зверобоем тут истерика сделалась. Насилу его мужики от Мишеля оттащили... Долго Костыль после этого на него дулся, но потом ничего, отошёл. А сейчас даже доволен, говорит, что “шестигранный чок хорошо дробь кладёт”.
А вот ещё был с Костылем случай... хотя, давайте всё по порядку. Итак, представьте себе следующую мизансцену: понедельник; курилка; идёт обсуждение минувшего открытия зимнего сезона, “пришедшего как раз на октябрьские праздники”. После бурных и длительных дебатов, когда “накал страстей заметно ослаб, Мишель Дудье... поведал оставшейся в курилке публике...” А что он поведал - слушайте сами:
2.
“...В пятницу , 6 ноября, накануне открытия, взял я отгул и рванул в райцентр - путёвок прикупить на всю нашу компанию, да бензином к охоте затариться. В “Доме охотника”, сами знаете, что перед открытием творится. Народу - пушкой не пробьёшь. Понакурено: дым - коромыслом, и вокруг: жу-жу-жу... Будто в улей, дымом растревоженный угодил. К председателю не подступиться. В мирное время его Толькой кличут, а сейчас восседает важный такой - Анатолий Иванович и, подобно Зевсу-громовержцу, команды егерям подаёт: “Выпиши тому, выпиши другому...” - Упивается человек кратким мигом почёта и всемогущества. Пока дожидался аудиенции с этим “халифом на час”, с мужиками потрепался. У них только и разговору: куда, с кем, на чём, по скольку и чего с собой брать... И всех мандраж бьёт в предвкушении.
...Сгрёб я свои путёвки и покатил на заправку. Подъезжаю, что такое?! Машин в оче-реди - штук до полусотни. А сама очередь в виде кольца: машины как на арене цирка кругами ездят. Которая заправится, сразу же по новой в хвост очереди пристраивается. Кое-как приткнулся и я на своём “москвичонке” в тот круговорот и спрашиваю: “Накой, мол, мужики хороводы крутите? К завтрашней демонстрации, что ли тренируетесь?” А они в ответ, эдак неласково: “Вона, читай, коли грамотный!” И пальцами в объявление тычут, что к окошку заправочной прилеплено. Подхожу, читаю: “В связи с распоряжением райисполкома, норма отпуска бензина не более 10 литров за одну заправку”2. Вот оно что! Прикинул: чтоб полный бак залить, придётся четыре “круга почёта” совершить. Что ж делать, до темна, поди, управлюсь. И начал круги нарезать. Снаружи мороз под минус двадцать, и снежок сыплет (пороша!), а я лишний раз двигатель не завожу, чтоб горючку зазря не палить. Потому и в салоне дубак, в пору хоть волков морозить. Ну, волков - не волков, а энтих “слуг народа” широкомордых, что придумали над нами очередное издевательство, не мешало бы самих вот так полдня покружить. Глядишь, может малость поумнели бы!
Где-то в районе моего третьего витка, смотрю, подлетает к заправке бортовой Уазик-”головастик”. За рулём Миня Копейка и с ним его свояк, а мой соседушко - Костыль. Я их, как земляков, пропустил перед собой. Они ко мне с тем же вопросом, что и все вновь подъезжающие. Ну, я им пояснил обстановку. Костыль: “Ё-пэ-рэ-сэ-тэ..., это выходит нам тут что: до ночи пропеллером крутиться?! Чёрт дёрнул с Копейкой увязаться - он мине по-обещал литров двадцать к открытию нацедить”. Затем залез в кабину и давай о чём-то со свояком шушукаться. Тот сначала был невесел и вдруг ка-а-ак зальётся смехом, аж голову на баранку уронил. И только через силу из себя выдавливает: “Ой, не могу..., ну ты и кло-вун!” А Костыль ему кулак кажет: “ Смотри, испортишь дело - сам у меня покойником станешь!” И с этими словами стал... раздеваться. Разделся. Остался в одних носках, шапке и сатиновых трусах. Как сейчас помню: труселя в горошек, агромадные такие, до колен, - семейные, одним словом. Костылёвы ноги торчат из них, как карандаши из бочки. Затем он в этаком виде забрался в кузов УАЗика, где снял с себя уже и носки. Лёг и прикрылся с головой лежащей там тряпицей - палатка, наверное, вся какая-то драная. У меня от удив-ления аж глаза на лоб полезли. Ведь не месяц же май, - тут и в шубе-то зуб на зуб не попа-дёт! Я к Копейке, а тот уже дух перевёл и рукой меня отстраняет: “Не встревай, лучше смотри: мы щас здеся бесплатную спектаклю устроим”.
Как подъехали они к колонке, Копейка пистолет в бак запхал и - до заправки. В окошко, куда деньги суют, мордой уткнулся и что-то туда, с надрывом в голосе, кричит. Мне из своей машины слов не разобрать. Долго у него с заправщицей через эту амбразуру перепалка шла, я уж и наружу выбрался, интересуюсь, чем дело кончится. Вдруг из заправочной выскакивает бабень, центнера на полтора весом, и на всех парах прёт к ко-лонке, да так, что щёки студнем трясутся. Кричит: “Будя брехать: “покойника везу”. Что только не придумают, лишь бы на халяву заправиться. А ну, отъезжай, не то я тебя счас так энтим шлангом перепояшу, - ты у меня сам жмуриком станешь!” Выхватила пистолет из ихнего бака и в Копейку им так и целит. - Взбеленилась баба! А Копейка: “Не веришь? Так на, смотри!” И сдёрнул дерюжку с лежащего Костыля. Я глянул и обомлел... Лежит себе Костыль, закрыв глаза - ну, блин, вылитый покойник! Весь синий, худой, и ни один мускул на нём не дрогнет, Хотя, там и мускулов-то нету - кожа да кости. И что бросилось в глаза: на пальцах его волосатых ног - длинные, скрюченные как у орла ногти. Цветом жёлтые, будто прокуренные. Бабень лишь на него взглянула да ка-а-ак заверещит поросёнком и бегом, ещё шибче, обратно покатилась. Копейка ей вослед: “Вот-вот, не заправишь доверху, так и простою всю ночь с энтим мертвяком у твоей бендюжки. Мине его, может, за сто вёрст везти. А она, вишь, лимиты тут устраивает!”
Только толстуха дверь за собой захлопнула, пистолет вроде того и ждал: сразу бензином зажурчал. Уж и бак полный, а он всё льёт и льёт. Как через край попёрло, я его подхватил да в свою горловину запихал. И мне, с перепугу, под самую завязку накатила. Так вот и попользовался чужой славой!
...Ну, про нашу охоту чего рассказывать. Сами уже знаете, что бывает, если семеро му-жиков вместе соберутся на праздники... Не успели за огороды отъехать, сразу выпили по стопочке. Сперва “для сугреву”, затем за открытие охоты, следом за очередную го-довщину великой Октябрьской революции, и... понеслось! Даже ружья не расчехляли. А так, посидели на полянке: выпили-закусили, языками почесали, песни попели, некоторые ещё и поплясали вокруг костра. И к обеду по домам разбежались: отмечать праздник в домашней обстановке.
Вечером вышел во двор у скотины управиться. Гляжу, а по нашей улице мотоцикл с ко-ляской катит. На нём аж пятеро наших станционных гроздью висят, во все стороны
ружейными стволами ощетинились. “Ну, - говорю сам себе, - цирк уехал, - клоуны оста-лись! Эк они его бедолагу, словно мухи г.... облепили”. Проехали мимо меня к Костылёв-ским воротам, и давай их приступом брать. Ногами-кулаками стучат, угрозы какие-то вы-крикивают. Козе понятно: опять Костыль чего-нибудь отчебучил, и пострадавшая сторона на разборки прикатила. “Да, - думаю, - пропал наш Костыль. От такой оравы, к тому ж ещё и с ружьями, так просто не отвертеться”. Но тут из ворот Каштанка выскочила да как кинется на мужиков. Отлаяла их так, что тем, наверное, мало не показалось. Досталось и им самим, и их родне, аж по седьмое колено включительно. Ретировались бедолаги в срочном порядке. Стоят среди улицы и в загривках чешутся. Подошёл я к ним. Спрашиваю: “Это вы чего, мужики, с демонстрации, что ли едете? - Какую-нибудь там архитектурную композицию верхом на мотоцикле представляли, или как?” А они моего юмора не поняли. Видно, у них от Каштанкиной контратаки ещё контузия не прошла. “Нет, - отвечают, - это мы с охоты так едем”. И давай мне наперебой свои обиды высказывать. Я как в воду глядел: точно, нагрел их Костыль. На охоте. А дело было так...
3.
...Накануне сговорились станционные ехать охотиться вшестером на двух мотоциклах: Федотовом и Петюни Слёзкина. Утром собрались, а Петюни-то и нет. Подъехали к нему делегацией. Оказалось, жена под домашний арест его посадила. Вы же знаете Петюнину поговорку: “Кто празднику рад, тот за неделю пьян”? - Вот и перестарался. Жена и ру-жьё, и ключ от гаража спрятала, а самое главное: опохмелиться не дала! Тот и выбыл из игры. Стоят мужики, соображают, как дальше быть. Тут на их несчастье мимо Костыль катит на своём ИЖ-49 и с Жилиным в коляске (наверное, от свояка: поминки по “по-койнику” с ним всю ночь справляли). Они ему: “Костыль, поехали с нами. А то у нас одной боевой единицы не хватает и с техникой напряжёнка”. А тот: “Коли будет выпить и закусить, то я согласен. Щас, только за ружьём сгоняю”. Федот, он у них за главного, ещё попросил его: “Ты только не бери с собой Жилина. Нас и так по трое на мотоцикл приходится, да к тому же он у тебя шибко воровитый. Этим летом, пока мы на Мостовом с лодок рыбачили, твой кобель все наши “сидора” распотрошил, и мой термос с чаем “кокнул”.
“Мухой” обернулся Костыль. Подлетел к ним на своём драндулете в полной экипи-ровке: с ружьём на шее и пустым патронташем перепоясанный. Говорит им: “ Давайте, мужики, упрёмся подальше от посёлка - к Лабзовскому разъезду. Оттуда и погоним в сторону дома. Там нынче никого не будет, вся дичь - наша. Только вот у меня проблема: все заряды вышли. Помогите горю, кому сколько не жалко”. Ну, те от своих щедрот снабдили его: полный патронташ набил да ещё с пяток штук по карманам распихал. Да чего там - свои, дескать, люди - сочтёмся!
Больше часа пилили до той Лабзовки. Пока доехали, замёрзли как цуцики. Перед нача-лом атаки остановились покурить да горячим чайком из термоса побаловаться. Костыль им: “Чай - не водка, много не выпьешь! Может, лучше вдарим по сто граммов для верно-сти глаза, а то у меня что-то колосники горят”. Те в ответ: “Нет, у нас правило такое: до первой крови - ни капли в рот”. А у Костыля, наверное, действительно после ночных “по-минок” уже ломка началась. Поди, башка гудит, трясёт всего, и в кишках - органная музы-ка. Но куда деваться, подчинился большинству. Стали мужики разбиваться на две группы, чтоб чередоваться: кому в загон, кому в засаду. А Костыль: “ Я в загоны ходить не могу. Во-первых, сами видите - какой больной. Во-вторых, в засады надо на мотоциклах заез-жать, а я свой никому не доверю. Он у меня без тормозов. Ещё расшибёте, а мне что же, пешком потом ходить?” Станционные покривились, но сдались: пусть пока так, а там вид-но будет.
Первым решили прочесать Лабзовский колок. Вы ж его знаете, он здоровый такой, гус-тющий. В нём всегда дичь водится. А с одного краю у него лисьи норники, там и пореши-ли засаду ставить. Костыль и тут не растерялся: у самых нор пристроился. Но как осталь-ные охотники по другим номерам разошлись, у него возникла проблема: живот скрутило. Хоть плачь! Уж и загонщики тронулись - по всему колку шум такой, что и мёртвого под-нимут. А он спустил портки, присел на корточки и для баланса на ружьё опёрся. Только “процесс пошёл”, глядит: лиса бежит, к норам правит. Прямо в руки к Костылю. Тот, не меняя позы, приложился по ней. Наповал уложил лисицу, но и сам пострадал при этом. Отдачей отбросило его прямо на собственное свежеприготовленное произведение. И смех, и грех!
Мужики расселись на поляне “первую кровь” обмывать. Тем более, что и Витька Шмель зайца заполевал. А Костыль всё по кустам лазает, прошлогодней ветошью портки оттира-ет. Наконец, подошёл и он к “столу”. Мужики носами покрутили, но ничего не сказали - на охоте всякое бывает. Тем более - герой дня! Хватанул он первую стопку, а Федот ему и говорит: “Молодец! Из такого необычного положения, а не упустил горжетку. Да, кстати, у нас принято: убиваешь первую лису или зайца - забираешь себе, а следующая дичь едёт по жеребьёвке тому, у кого пусто”. Костыль аж чуть второй стопкой не поперхнулся - ну и порядки у них! Но стерпел, ни слова не сказал. Подобедали, погнали дальше. Но охота у них после этого что-то не задалась (Костыль: “Мало обмыли!”). Наконец, добрались до Горелки - самый верный колок, никогда пустым не бывает. Костыль опять провернулся: остановил свой мотоцикл в перешейке, где “самый ход”, а Шмеля, что с ним в коляске си-дел, дальше отослал: “Ой, Витя, - говорит, - беги к краю. Не то у меня опять в животе конфуз назревает. Как бы я тут тебе атмосферу не испортил”. Тот и ходу от него подаль-ше, на всякий случай. И надо же, снова на Костыля лиса выскочила. Он её - хлоп! Затем сгрёб за хвост, забросил к себе в коляску и... уехал. Ещё Шмелю на прощанье “ручкой сде-лал”, дескать: гуд бай! Витёк от такого нахального вероломства дар речи потерял. Мужики его спрашивают: “Где Костыль?” А он стоит, разиня рот, и плечами пожимает.
Кое-как дотащились всей оравой до дому на оставшемся мотоцикле. Усталые, злые, как собаки. Ну, попадись на ту пору им Костыль - живьём бы его съели! Но, видно не судьба. Так и повернули от его ворот, “не солоно хлебамши”. И поделом, нашли с кем связывать-ся...
...Сегодня утром иду на работу, а навстречу мне Костыль - со смены из котельной воз-вращается. Поздоровкался с ним: “Привет, Иван Сусанин! Что ж ты трофеями-то не по-хвалишься. Уже от других людей про твои подвиги узнаю. Здорово же ты их подкузь-мил!” А он: “Миша, да что тут говорить! Если хочешь знать: они передо мной ещё больше виноваты. Ишь, командуют: “Жилина не бери, до первой крови не пей”. - Что я им: Рембо3 что ли? И ещё вторую лису отдай чужому дяде. Я подумал-подумал и решил: “Что мне в чужой монастырь со своим уставом переться?” Взял да и уехал от них к чертям собачьим!”

Ю.Котляров

aleks0462
Сообщения: 22
Зарегистрирован: 25 окт 2016, 09:44
Откуда: Краснодар

Re: Почитаем!

Сообщение aleks0462 » 28 окт 2016, 10:04

Лешевы забавы
Бикмуллин Анвяр Хамзиныч

Посвящаю В.Б.Чернышеву
«В самых дебрях, в царстве лешего,
В вековой седой глуши,
Где ни конного, ни пешего
Не бывало ни души»
Н. Кончаловская

«Филина» с пустыми глазницами я нашел у места впадения Кадады в Суру в 1977 году на майские праздники, когда с Володей Назанским были на рыбалке. Сура не дотащила корягу всего несколько метров до стрелки, где слева в нее впадает Кадада. Именно на этом мысочке так хорошо в тот вечер брала красноперка. Принесло ли тополевое корневище откуда с верховьев или оно местного происхождения, судить трудно.
В давних журналах «Охота и охотничье хозяйство» несколько раз мелькали публикации о таких милых уродцах и я их охотно читал. Но, встречая в лесу причудливые корешки и сучья, по молодости лет как-то не особенно обращал на них внимание. А теперь вот «филин» толкнулся в глаза: «Возьми меня!» С него-то и началась моя коллекция.

Притащил грязную корягу к вечернему костру, вызвав недоумение Владимира Викторовича. В электричке, по дороге домой, толстощекая старуха, что сидела напротив нас, смотрела на меня осуждающе:
— Блажь! На кой тебе эта нечисть? Лешевы забавы. Беса тешишь! — не вытерпела она на прощание, выходя на своей станции.
Ножовка, стамеска, протрава и лак заставили «черепо-филина» показаться во всей красе, заиграть загадочной жутью, притянуть взор непосвященных необычностью формы. Теперь мне наперебой стали предлагать деньги: «Продай!»
Пока работал, успел сродниться с «филином». Претила даже сама мысль о продаже такой красоты: ни за что!
Поехали мы с другом Саней на лесное болото к Конному обозу за клюквой. Был разгар осенней охоты, грибов, туманов и дождей. Видели вдалеке глухаря. Набрали по несколько стаканов ягоды и, вспоминая пришвинскую «Кладовую солнца», вылезли на твердое. Начал крапать дождь, и мы укрылись в пастушьем балагане на стойле. Место это скандально-развеселое в наших местных преданиях. Пока пережидали дождь, Саня поведал мне ту давнюю историю. Дирекция тогдашнего евлашевского совхоза умудрилась нанять в пастухи заезжих армян-шабашников. Те, подписав все договорные бумаги, загнали коров в калду и преспокойно укатили на очередной калым — заливать битумом крышу строящегося цеха... Ох и помычали же голодные буренки!
Буренки буренками, а слушая санин рассказ, заметил я краешком глаза обломок соснового сучка. Мозг мгновенно подсказал название: Лебедь-птица! Поднял с земли причудливо выгнутое гордое великолепие: точно, лебедь. Первое впечатление обо всем и первая мысль всегда верны. Это после уж мы начинаем оправдываться перед собой, находить те или иные объяснения, лукавить и мудрствовать, а первая реакция на события самая правильная.
Пока вертел сучок в руках, заметил еще одну особенность находки. В профиль — лебедь, а в анфас — кобра перед броском.
Мой друг махнул на меня рукой и пошел с ружьем к болоту, а я всё разглядывал сучок, прикидывая где и что немножко тронуть инструментом и на какую подставку посадить дивную «лебедь». Теперь «лебедь-кобра», закрепленная на полированном овале красного дерева, сторожит историческое собрание книг в домашней библиотеке.
Развеселый народец — эти коряжины-уродцы. И загадочный. Может, права была та старуха из электрички, говоря про лешевы забавы? Но не обязательно ехать за ними в глухомань — куда-нибудь в Заонежье, Керженец или в Коми-Пермяцкий край. В центре города при кронировании деревьев и то можно обнаружить нечто похожее в древесном натеке какой-нибудь липы или червоточине тополя. Тогда, причем тут леший?
Заранее никогда не знаешь, где суждено наткнуться на очередной анималистический шедевр природы. Мой опыт подсказывает: ищи в старом лесу, на недавнем лесоповале или вдоль речек и ручьев. В молодой сосновой посадке такие трофеи не водятся. На этой охоте не нужны хитроснаряженные патроны, дальнобойные ружья и приборы ночного видения. Не нужно и ехать за тридевять земель. Попутная охота. Есть у меня и помощники: Дождь, Ветер, Время. Счастливое стечение случайностей.
Как старатель нежданно обнаруживает богатую золотую жилу в совсем не типичном месте, так случается среди вспаханного поля наткнуться на вывороченную тракторным плугом «голову барана», «кабана» или «доисторического чудовища». Значит, на этом месте был когда-то островок дубовой рощи, сведенный неведомо для чего прыткими преобразователями природы и колхозными реформаторами. И, поднимая старые карты земель-лесов, видишь родимое пятнышко рощи на широкой щеке поля. Дуб долго не гниет, но такие «звери», как правило, очень тяжелы, и если нет транспорта, я тащу их к ближайшему лесу и прячу до лучшего времени, пока не приедем с кем-нибудь на охоту. Ругаются шофера-компаньоны, но терпят, а потом сами при случае толкуют мне:
— Эх, и корягу в одном месте нашел, тебе как раз бы подошла для коллекции!
Подобно всякой охоте, здесь есть свои приметы-суеверия. Никогда нельзя брать с собой пилу и топор. Не будет удачи. Можно, конечно, на худой конец, нарезать из ветроломных сучьев заготовок для подсвечников или подставки для будущих чучел, но настоящая удача в этот день обойдет стороной. Другое дело, когда идешь с ружьем и собакой, собираешь грибы или ищешь целебную траву, но и тогда нельзя наперед загадывать. Отпугнешь! Всё получается само собой, походя, невзначай, нечаянно.
Поехали мы как-то (давненько уже) от завода, где работала супруга, на лесной пруд в Тарлаково. Приехали. Разбрелись кто куда. Одни раскинули удочки, закидушки, жерлицы. Спиннингисты принялись нахлестывать блеснами водную гладь в надежде на щучью хватку. Кто-то, раскинув «скатерть-самобранку», устроился поесть-попить в тенечке. Ребятня кинулась купаться, а я стал присматривать обломок доски, чтобы сплавать на безвесельной лодке к крошечному островку неизвестно зачем. Есть лодка, значит, плыви. Иду вдоль берега, по плотине, высматривая доску, и каким-то чудом «зацепился» за хитро-ехидный крокодилий глаз, а после и всего разглядел в раздавленном, расщепленном колесами ивовом стволе-обломке, вдавленном в грязный песок. Выковырнул находку, обмыл водой и стал начерно намечать, где подрезать слегка, где положить скобы-скрепы. Искать доску, плыть на лодке расхотелось, и я поволок добычу к автобусу. Долго толковал любопытным, что к чему, но весь пикниковый люд остался при своем мнении, и пока был жив завод, сослуживцы нет-нет да интересовались у супруги, показывая пальцем у виска: «Он не того?»
Дома я еще раз, более тщательно отмыл корягу, выдержал на солнце и ветру, просушил в течение месяца, выварил в соленой воде, пропитал ацетоном и, еще раз просушив, взялся за инструменты. Скрепил расщепы скобами. Убрал лишнее. На носу, как у настоящего крокодила, нарезал бугорков-морщин, зев пасти снабдил острыми зубами. Ехидно-прищуренный глаз оставил как есть, неприкосновенным. В нём-то и была вся прелесть этого водного хищника, про которого еще Афанасий Никитин в «Хождении за три моря» писал: «Крокодил — зверь водный, егда имает человека ясти, то плачет и рыдает, а ясти не перестает».
Прошелся протравой-морилкой и, просушив, пролачил в несколько слоев лаком. Эх и крокодил! Как живой! Окажись он где-то у первобытных племен, шаманы тут же объявили бы его духом реки и стали приносить ежегодные жертвы. Что ни говори, а, видимо, в современном человеке всё же осталось что-то от древнего язычества, несмотря на тысячелетние традиции мировых религий.
К слову говоря, маленькие дети обладают очень ценным качеством, неким анималистическим взглядом. Они сразу находят очень четкое определение и название любому непонятному глазу взрослого предмету.
Пришла свояченица с только-только начавшим говорить Виталькой, и малыш прямо с порога, восхищенно раскрыв глаза, прокартавил:
— Какой койкодил!
«Сеттер на стойке» попался мне после сильной осенней бури, когда мы еле-еле дотащили до мотоцикла корзины с опятами и уток с вальдшнепами, добытыми в тот день. Николай Николаевич, увидев в моих руках очередной сосновый сук, глянул с пониманием, и ничего не говоря, занялся укладкой багажника, а я не мог оторвать глаз от новой находки. Мысленно «ласкал» ее кистями, сверлил и пришурупывал к подставке, хотя рядом при виде кулечков и пакетов со съестным, нетерпеливо облизывался живой сеттер.
Начальник цеха, увидев на моем рабочем месте сохнущего после лачения «сеттера», принял меня из-за этого сучка за мастера-колодезника. Были на Руси в старину, да и сейчас живы кое-где по уцелевшим деревням старики лозоискатели, умеющие находить подземную водяную жилу при помощи ветки-сучка. Но я, увы, не мастер-колодезник, а всего лишь скромный собиратель-коллекционер. «Плюшкин!» — смеется жена.
В сентябре 1987-го, вместо ежегодного торжественного собрания и речей, посвященных Дню леса, Владимир Иванович, директор комбината, согласился на несколько необычное мероприятие. Было решено, что каждый цех оформит свою экспозицию из природных материалов. Тут-то и вспомнили цеховые затейники про мои сучки-коряги, захлестнули трелевочной петлей намертво, несмотря на то, что День леса я всегда провожу на болотах с ружьем, легавой и ночую возле нодьи. Делать нечего. Согласился, завидуя в душе друзьям, уехавшим на лесное раздолье без меня.
Выставка всех цехов вышла очень самобытной. Конкуренция острейшая — «никто не хотел умирать». Были поделки из природных материалов, резьба по дереву, композиции из овощей-фруктов, грибов, ягод, узорные вышивки и, конечно же, концерты, выступления. Моим корягам тоже нашлось место на отдельном столике и стенде. Смотрели все желающие, смотрело жюри во главе с тогдашним предзавкома Хромовым. Он долгое время жил в Прибалтике и в таких вещах знал толк.
Я «грелся» в буфете среди неохотников и, мысленно поставив «крест» на сегодняшнем бесполезно прожитом дне, «врал» напропалую о метчайших выстрелах и лесных происшествиях, зная наперед, что всё равно никто не верит.
Вдруг бегут:
— Бикмуллин, тебя на сцену! Сейчас будут награждать.
Жоржем Милославским из знаменитого «Ивана Васильича», «веря и не веря», вошел я в «трапезную», и под рукоплеск собравшихся мне вручили главный приз — годовую подписку журнала «За рулем». Как рыцарский орден на грудь Феофану-писарю.
— Первый! Нынче я первый! — ликовала душа.
Сосновый сучок, похожий на тысячекратно уменьшенного ящера Несси, я приспособил под чучело совы, а «Серую шейку», в отчаянии одиночества тянущуюся к улетающим стаям из глубины коряги, установив на красивую подставку, водрузил на платяной шкаф.
«Ископаемый олень» с исполинскими рогами, распластавшись в беге-полете, и «олень на лежке» заняли свои места в прихожей.
«Змея» нашлась после утомительного дневного перехода. Присел на валежину и, отложив в сторону нестрелявшее сегодня ружье и фотоаппарат, ополовинил фляжку с водой. Из-за этой «змеи» добрый десяток километров тащился до города пешим ходом, не сумев втиснуться в переполненный автобус. Сейчас она, извиваясь на книжных шкафах, выползает из пучков трав и который год всё не может сделать последний бросок на чучело бекасика.
«Сюзанна-манекенщица» объявилась из сухой раздвоенной ольхи, притащенной Володей Шипаевым к костру на одной из рыбалок у Шаткина-села в среднем течении Кадады. Козулин, хозяин машины и частый спутник на охоте, на этот раз заартачился всерьез, не желая брать ее в перегруженный жигуленок, но я его уговорил, и теперь «Сюзанна» своей голливудской стройностью и смелым откровением межножия вызывает греховные речи всякого приходящего и каждый почему-то считает непременным долгом обозвать ее хлестким русским словом, обжечь всей пятерней букв. Видимо, это идет из глубин аскетизма русского православия, когда живая плоть, а женская особенно, в иконографии считалась от лукавого, тогда как в античном мире преклонялись перед совершенством и грациозным изяществом человеческого тела, а эпоха возрождения создала «Песнь песней», воспевающую женщину на полотнах великих художников.
«Голову борзой» из завала корчеванных березовых пней не хотел даже брать поначалу. Устали смертно. Колдун с Ведьмой натекли на след пришлой лисицы и ушли со слуха, а тут не ко времени — прикорневой кап. Толян-гончатник аж кулаки стиснул, но, увязав находку в рюкзак, я быстренько нагнал его. Зря он на меня осерчал. «Борзая» попалась на счастье: нашлись его гончары в овраге, где понорилась лиса.
Природа многолика. Десятки лет ветры, солнце, сушь, гниль, мороз, дожди, различные травмы и натеки древесины на них творят свои невидимые шедевры в густой кроне сосны или корнях дуба-патриарха. Когда буря и время отломят такой «звериный» сучок или, повалив некогда могучее дерево, обнажат причудливые «птичьи» корни, еще не всегда у природы есть шанс донести свои неповторимые творения до людских глаз. Грешным делом, мы зачастую склонны держаться определенных маршрутов, привычных троп. Достаточно иной раз немножко плутнуть или пойти заведомо новой дорогой, чтобы добыть эти трофеи. А кого-то подведи за руку — и то будет невдомёк. Сучья и сучья. Дрова для печки. Нужен интерес к подобному собирательству, особый эстетический настрой души и свой взгляд на такие вещи. Это увлечение, как и любовь, находит для себя избранных.
Бывает, привезут из леса машину дров, а глаз нетерпеливо высматривает дуплистые с червоточинкой стволы, сучья, комельки с обломками корней. Даже и тут попадаются порой невероятные находки, как было с «кальмаром-осьминогом».
Один знакомый, загоревшись этими корешками, но так ничего не найдя в дачных лесах, спрашивает недоуменно, видя у меня нового «зверя» или «птицу»:
— И как ты их находишь?
Отвечаю словами арсеньевского Дерсу Узала:
— Твоя совсем посмотри нету.
У моей матери хранится очень интересная клюка из яблони. Когда-то дядя Искандар, ее старший брат, срубив сухую яблоню в Подмосковной Кашире, сумел заметить в сплетении сучьев интереснейшую композицию. Клюшка как клюшка, а рукоять — целый мемориал в миниатюре. Однорукий солдат на коне, знамя и мечеть с полумесяцем. Так и дали этой клюшке название — Победа. Дяди Искандара давно нет в живых, а память о нем жива благодаря этой чудо-неповторимой трости.
Природа — анималист, да еще какой! Выгнет сучок или корень плавным извивом и тут же, непредсказуемо передумав, переломит свое творение острым углом, вильнет вбок и забудет о своей забаве. Лишь спустя годы собиратель-коллекционер, встретив чудное творение «лешевой забавы», замрет в немом восхищении.
Некоторые «звери-птицы» из моей коллекции иногда «уходят». Дарю хорошим друзьям, но и того, что остается, достаточно для ценителя и участия в любом конкурсе лесной красоты.

г. Кузнецк.
Февраль, 1998 г.

______________________________________________________

Рассказы Бикмуллина Анвяра Хамзиныча и других замечательных пишущих охотников можно прочитать также на сайте издательства охотничьей литературы "Эра" //www.ohot-prostory.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=110
______________________________________________________


Вернуться в «Курилка»

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 0 гостей